Любовь Чурилина - Актуальные проблемы современной лингвистики. Учебное пособие

X испытывает стыд = «X чувствует то, что чувствует человек, когда он думает, что он сделал нечто плохое или смешное, и когда он хочет, чтобы никто об этом не знал».

X испытывает гордость = «X чувствует то, что чувствует человек, когда он думает, что он сделал нечто большее, чем просто хорошее, и когда он хочет, чтобы другие люди об этом знали».

А огорчается из-за В = «А испытывает такое пассивно-отрицательное эмоциональное состояние, которое обычно каузируется у среднего человека i следующей его оценкой некоторого события]: 1) i уверен в осуществлении события]; 2) j нежелательно для i; указанное состояние каузируется у А указанной оценкой со стороны А события В».

В последующих работах А. Вежбицкой и Л.Н. Иорданской, а также других авторов, принявших смысловой подход, эти и другие подобные толкования были усовершенствованы, но принцип сведения к прототипу сохранился. <...>

Принцип сведения к прототипу и сейчас представляется нам в высшей степени ценным, но его одного недостаточно для полного и адекватного лексикографического представления эмоциональной лексики.

Во-первых, нуждается в дальнейшей спецификации качество самой эмоции <...>. По существу, различия в состояниях души, как они описаны в приведенных толкованиях, сводятся к различиям в причинах, которые их вызывают. Можно, однако предполагать <...>, что состояния души даже в случае таких близких по прототипу эмоций, как страх и опасение, – разные. Равным образом различаются отрицательные чувства в случае горя и скорби, тоже практически совпадающих по прототипу: оба в качестве нормальной причины предполагают большую утрату.

Во-вторых, хотелось бы найти такие семантические представления эмоций, которые позволили бы дать принципиальное (семантически мотивированное объяснение «симптоматической» лексики. Это – выражения типа похолодеть от страха, покраснеть от стыда, задохнуться от возмущения <...>.

Дж. Лаков и М. Джонсон <...> отмечают, что языковые средства выражения эмоций в высшей степени метафоричны. Эмоция практически никогда не выражается прямо, но всегда уподобляется чему-то. Поэтому наиболее адекватным лингвистическим описанием эмоций авторы считают описание через метафоры, в которых эти эмоции концептуализуются в языке. Например, эмоции счастье (HAPPY) и грусть (SAD) в английском языке метафорически противопоставлены как ВЕРХ и НИЗ. Этой метафоре дается, с одной стороны, физическая мотивировка – человек поднимает голову, когда радуется, и опускает, когда грустит. С другой стороны, предлагается языковая мотивировка: данная метафора является частным случаем метафоры вида ХОРОШЕЕ – ВЕРХ, ПЛОХОЕ – НИЗ. Таким образом, у Дж. Лакова и М. Джонсона описание строится в виде иерархий метафор, в которых метафоры низшего порядка наследуют структуру метафор – «предков». <...>

Безусловное достоинство этого подхода состоит в том, что он дает возможность отразить внутреннюю семантическую компаративность слов, обозначающих эмоции, и ввести в описание, помимо самих этих слов, большие группы связанных с ними метафорических выражений.

Недостаток состоит в том, что метафора принимается за конечный продукт лингвистического анализа, и собственно семантическая мотивация того, почему та или иная метафора ассоциируется с определенной эмоцией, отсутствует. Между физической мотивацией и самой метафорой отсутствует языковое, семантическое звено.

Кроме того, специфичность метафор, относящихся именно к эмоциям (в основном к «симптоматической» лексике), не получает никакого объяснения.

Наконец, некоторые метафорические сближения кажутся продиктованными не столько устоявшейся языковой практикой, сколько единичными употреблениями. Например, на основании таких окказиональных и периферийных высказываний о характере любовных отношений, как Мы на перекрестке, Мы зашли слишком далеко, Ты торопишь события, Ты едешь по скоростной полосе на автостраде любви (последний пример заимствован из неопубликованной работы Дж. Лакова), Дж. Лаков предлагает для любви образ путешествия. Более точно, он представляет любовь в виде средства передвижения, в котором влюбленные движутся к своей общей цели. Очевидно, что с таким же успехом путешествию или средству передвижения могут быть уподоблены многие виды человеческой деятельности (споры, переговоры, решения, критика, похвалы и т.п.), так что ценность этой метафоры как описания именно любви уменьшается.

Интересные идеи на ту же тему были выдвинуты В.А. Успенским, рассмотревшим <... > поведение абстрактных существительных авторитет, страх, горе и радость в составе метафорических выражений типа прочный авторитет, хрупкий авторитет, дутый авторитет, авторитет лопнул, и т.п.; Страх нападает на человека, охватывает его, душит, парализует, бороться со страхом, победить в себе страх и т.п.; глубокое горе, тяжелое горе, испить горя, хлебнуть горя, Горе обрушивается на человека, давит его, Человек придавлен горем и т.п.; Радость разливается в человеке, бурлит, играет, искрится, переплескивается через край и т.п.

В.А. Успенского интересовало, стоят ли за подобными словосочетаниями единые мотивирующие их образы, способные служить основой для «считывания» с них новых метафорических выражений с данным ключевым словом. На этот вопрос он отвечает положительно. Авторитет, с его точки зрения, мыслится в русском языке как «сплошной шар, в хорошем случае большой и тяжелый, в плохом – маленький и легкий. Ложный авторитет – полый внутри, с настолько тонкими стенками, что может лопнуть». «...страх можно мыслить в виде некоего враждебного существа, подобного гигантскому членистоногому или спруту, снабженному жалом с парализующим веществом». «Горе – это тяжелая жидкость», заполняющая «некоторый бассейн, на дне которого находится человек». Наконец, радость – «это легкая светлая жидкость», «по-видимому, она легче воздуха».

Мысль о том, что следует искать мотивирующие образы для больших классов симптоматических и других метафорических выражений, представляется нам в высшей степени плодотворной. Нам хотелось бы, однако, связать такое метафорическое описание с собственно смысловым, <...> а с другой стороны, найти независимые свидетельства в пользу предлагаемых для эмоций метафорических прообразов. В противном случае они могут выглядеть произвольными.

Действительно, заключение о том, что авторитет концептуализуется в русском языке как полый шар, сделано, в сущности, на том основании, что он может лопнуть и быть дутым. Но, во-первых, лопаться и быть дутыми могут не только шарообразные физические предметы; ср. банка < веревка, струна, шина, перчатка > лопнула, стекло лопнуло; дутая трубка, устар. дутый пирог. Следовательно, сочетаемость с дутый и лопнуть не является достаточным основанием для утверждения, что авторитет мыслится в виде шара. Во-вторых, быть дутыми и лопнуть в переносном смысле могут, например, судебное дело, план, репутация; ср. также дутые цифры, дутый отчет, Фирма лопнула, Затея лопнула и т.п. Если считать это достаточным основанием для вывода, что соответствующие объекты тоже концептуализуются носителями русского языка как полые шары, общая картина получится чересчур непоследовательной и неспецифичной для ключевых слов.