Максим Жук - История зарубежной литературы конца XIX – начала XX века

Таким образом, уже в самом начале физиология оказывается исследованием среды, – эта особенность творчества Золя постулирована всеми его теоретическими размышлениями и наукой его эпохи. Среда, которую изучает Золя, это прежде всего естественные и бытовые условия жизни, – к такому пониманию влекла его физиологическая точка зрения. Конечно, он не ограничивается только такой средой: многие герои изучены в контексте всей эпохи, в широком потоке идей, увлекающих поколение. Но часто персонаж у Золя возникает из узкой окружающей его обстановки, из событий его личной жизни, и круг его идей в значительной мере определен кругом его личных и бытовых впечатлений. Семья Маэ («Жерминаль»), Анжелика («Мечта»), бытовые герои «Чрева Парижа», почти вся семья Ругон-Маккаров в «Карьере Ругонов», крестьяне в «Земле», и т.д. при всем своем разнообразии прикованы к быту, что, конечно, еще не определяет их нравственных качеств. И тем не менее реакция на эту среду создает классовое сознание и политическую активность целых групп населения, и психология сытого мещанства, так же, как психология горняков, устраивающих грандиозную забастовку, являются откликом на материальное бытие класса, на роль, которую он играет в производстве и распределении.

Среда далеко не всегда ограничена только обстановкой и только эпохой. Серж Муре перерождается в чудесном саду, возвращающем ему вместе с физическим здоровьем и нравственное, но здесь среда воздействует особым образом. Вспомним эту пантеистическую идею, пробивавшуюся сквозь «научную» и «экспериментальную» методологию Тэна и других его предшественников, – идею психологического единства органического мира. Одни и те же законы определяют природу и человека, и потому воздействие природы на человека может превратиться в прямое поучение. Природа подает пример человеку, сбитому с пути человеческими измышлениями, гнусностями, ложной цивилизацией, а пример этот воспринимается чувствами, не достигающими отчетливости идеи.

Иллюстрацией этого может служить сцена в Параду, во второй части «Проступка аббата Муре». Дерево, под которым аббат совершает свой «проступок», не только символ. Это подлинный наставник, и сад по-настоящему втягивает двух молодых людей в ритм своей стихийной и здоровой жизни. Он торжествует над ними через подсознательные ощущения, т.е., по терминологии Золя, «физиологически». Ведь человек – это частица природы, он ей не противопоставлен, как в христианстве и спиритуализме, но включен в нее. Не только физической, но и психической жизнью он связан с природой и подчинен ее закономерностям. «Трава живет!» восклицает аббат Муре, возвращающийся к законам естественной жизни и вместе с тем к единству с природой. Он изумлен этой идеей и счастлив ею. В «Ракушках господина Шабра» роль дерева аббата Муре играет море, и его воздействием определено поведение Эстеллы, Сандоз мечтает написать книгу, в которой были бы описаны «вещи, звери, люди, весь огромный ковчег! и не в том порядке, в каком они расположены в руководствах по философии, в глупой иерархии, которой баюкает себя наша гордость, но в широком потоке мировой жизни; мир, в котором мы – только случайность, в котором бродячая собака и даже придорожный камень дополняют и объясняют нас; словом, великий универсум, без высшего и низшего, без грязи и чистоты, но такой, каким он живет».

В любом романе Золя есть это «дыхание универсума», которое в наивысшую минуту включает героя во всеобщий ритм. Без этого Золя не представляет себе человеческой жизни, так как она не может протекать вне среды, так как она без среды немыслима. <...>

Среда у Золя – понятие чрезвычайно широкое и нерасчлененное. Золя и не мог его расчленять, – для него это было бы отказом от его принципиальной физиологической точки зрения. Средой для него было все, что воздействует на организм, – идея, государственный закон, пища, зрелище, квартира. Но он внимательно изучал эти «среды», учитывал всю сумму их воздействия на личность и массы. И в его романах наиболее прочное, определяющее влияние имеет конечно, социальная среда, которая ни в какой мере не исключает влияния быта.

В каждом романе среда фигурирует в особом аспекте. В «Мечте» это профессия кустаря-вышивальщика при провинциальном соборе, изваяния и витражи с изображениями христианских легенд, все еще живые фамильные предания аристократического рода, в тени которого живет затхлая провинциальная семья. В «Западне» – быт ремесленника, живущего между тяжким трудом, кухней и кабаком. но эта бытовая среда насыщена всеми «дыханиями» и «испарениями», которые действуют на людей непосредственно, физиологически. В «Жерминале» – социальная среда, условия труда и жизни, быт в широком смысле слова создают классовое сознание, еще не выросшее в разработанную идеологию и философию общественной жизни, но четкое в своей реакции на систему эксплуатации и на действия классового врага. В «Деньгах» среда – это по преимуществу растлевающая сила денег, безумие спекуляции, распространяющееся, как эпидемия, в самых различных общественных кругах. В «Проступке аббата Муре» – две среды: волшебный сад Параду, среда «естественная», и клерикальные круги, овладевшие героем с детства.

Как видим, функции сред и характер их воздействия чрезвычайно разнообразны, и свести их только к испарениям и дыханиям никак нельзя. От быта и обстановки среда возвышается в более общую и идеологическую область. Она сращивается с человеком, но в то же время толкает его на размышления, определяя характеры, определяет и идеологию, вызывает сопротивление не только индивидуальное, но и классовое, и ее изучение превращается в глубокое, иногда поражающее своей правдивостью и в то же время воинствующее изучение общества.

Часто изображение среды у Золя утрачивает свою спокойную описательную точность, среда оживает, живет своей собственной чудесной и многозначительной жизнью. Цветы и растения в Параду живут и мыслят, совершают свой жизненный процесс почти как сознательные существа. Оживает паровоз в «Человеке-звере», колбасы в лавке Лизы Кеню, снедь и самый рынок в «Чреве Парижа» кажутся живыми существами с их особой, глухой, чудовищной жизнью. «Великий универсум», в котором бродячая собака и даже придорожный камень дополняют и объясняют нас, раскинулся в романах Золя во всю свою широту. Камни и деревья становятся средой, когда они оказывают на героев свое действие. Тогда они неизбежно оживают, становятся антропоморфными, между вещами и людьми протягиваются нити симпатии. Паровоз, не оживленный воображением машиниста и кочегара, не стал бы средой, цветы и деревья, которые ничего не говорят человеку, не окажут на него влияние, и только глухие, почти подсознательные ассоциации определяют действенность колбас в «Чреве Парижа» и знаменитого жареного гуся в «Западне».