Олег Буранок - Русская литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович. Учебное пособие

Однако трагедокомедия «Владимир» не стала предметом сколько-нибудь детального анализа, чаще всего исследователи лишь отмечали актуальность, сатиру, систему политических намёков, своеобразие языка, присущие пьесе.

В начале 1980-х гг. появились монографии Г. Н. Моисеевой («Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли XVIII века», 1980), В. А. Бочкарёва («У истоков русской исторической драматургии: Последняя треть XVII – первая половина XVIII века», 1981).

В. А. Бочкарёв рассмотрел трагедокомедию «Владимир» как историческую пьесу, в контексте становления ранней русской драматургии.

Труд Г. Н. Моисеевой посвящён важной и сложной проблеме: изучению того, как отражались в искусстве XVIII в. памятники древнерусской культуры [71]. Поэтому в связи с характером источников трагедокомедии «Владимир» наблюдения Г. Н. Моисеевой представляют для нас несомненную ценность, о чём в работе будет говориться особо при сопоставлении исторических материалов (летопись, жития, «Синопсис») с пьесой.

В главе «На путях к новой русской литературе» (1980) Г. Н. Моисеева даёт высокую оценку творчества Феофана Прокоповича как горячего сторонника реформ Петра I и умелого пропагандиста идей преобразователя. Г. Н. Моисеева отмечает публицистичность и злободневность «Владимира», сближая пьесу с классицистической драматургией, называя её «преддверием трагедий Сумарокова на темы древнерусской истории… Ломоносова, Княжнина» [72]. На примере анализа «Слова похвального о преславной над войсками свейскими победе» Г. Н. Моисеева характеризует ораторскую прозу Феофана не столько как панегирическую, сколько как историко-философскую с характерным для оратора ироническим и, чаще, сатирическим элементом [73].

А. С. Курилов высоко оценивает «Риторику» Феофана Прокоповича [74]. Поскольку проза являлась исключительно предметом риторики, то «слова» и «речи» могли относить ся либо к высоким жанрам и соответственно высокому стилю, если они были возвышенными, торжественными, величественными, пышными, либо к хвалебным речам, т. е. умеренно пристойным, спокойным. Учёный отводит значительную роль теоретическому наследию Феофана Прокоповича в становлении словесных наук в России первой четверти XVIII в. [75]

В. И. Фёдоров в своём фундаментальном учебнике (М., 1982; 2-е изд. – 1990) не только дал характеристику Феофану Прокоповичу как предклассицисту в целом, но и как оратору, отметив среди выдающихся его «речей» «Слово на погребение Петра Великого» [76].

В 1980-е г. появились первые кандидатские диссертации о литературном творчестве Феофана Прокоповича: их защитили Т. Е. Автухович («Литературное творчество Феофана Прокоповича». – Л., 1981) и О. М. Буранок («Пьеса Феофана Прокоповича “Владимир” и жанр трагедокомедии в русской драматургии первой половины XVIII века». – М., 1984).

Характеризуя литературное творчество Феофана Прокоповича, Т. Е. Автухович третью главу своего исследования посвятила ораторской прозе Феофана. В киевском периоде она выделяет проповеди учительские – «Слово о ненавидении греха», «Слово в день равноапостольного князя Владимира», «Слово в неделю мытаря и фарисея», «Слово похвальное о преславной над войсками свейскими победе». «Стиль светских проповедей Феофана тоже определяется законами барочного красноречия» [77]. Правда, уже в киевских проповедях Феофана исследовательница усматривает умеренное использование метафор и аллегорий, в отличие от барочных произведений его современников. «Эволюция жанра проповеди продолжется в Петербурге», – пишет Т. Е. Автухович, – где в выступлениях Феофана, посвящённых общественно-политическим проблемам, разрабатывается новая этическая теория» [78].

Много внимания Т. Е. Автухович уделяет образу Петра, теме «государство и личность» в «словах» и «речах» петербургского периода. В связи с этим вызывает недоумение резюме исследовательницы: «Но исключительная сложность личности самого Петра не отразилась в проповеди Феофана. Прокоповича интересует лишь официальный облик его героя как государя. Это было связано с тем, что задачей публицистики петровского времени было формирование естественного мнения и утверждение новых критериев оценки человеческой личности. Образ Петра поэтому не столько является объектом славословия, сколько помогает утвердить осуществимость новой этической нормы» [79].

Трудно согласиться с ещё одним итоговым резюме автора диссертации: «Ораторская проза Прокоповича и в период его сотрудничества с Петром отмечена влиянием поэтики барокко. Но это уже другое, “рационализированное” барокко, изменившееся вместе с эпохой» [80].

Спорными являются выводы Т. Е. Автухович и о траге-докомедии «Владимир». Всё художественное своеобразие пьесы исследовательница определяет как проявление барокко: «Двуплановость содержания и принципы его воплощения, – замечает Т. Е. Автухович, – связывают трагедокомедию с эстетикой барочной драматургии» [81].

Недостаточно убедительным, на наш взгляд, является утверждение исследовательницы о том, что «переменчивому герою первых пьес русского театра противостоит князь Владимир, сознающий подобную переменчивость уже как недостаток: его смущает необходимость изменить своей вере» [82].

Необходимо уточнить, что князя смущает и волнует не измена вере, к которой он, по словам Жеривола, охладел (Владимир видит все достоинства христианства, долгая беседа с Философом была заключительным аккордом в его размышлениях о необходимости перемен). Тревожат Владимира сугубо мирские помыслы, прежде всего – гордость, ущемления которой перед греческой короной опасается князь, а также страшит Владимира аскетизм христианства.

Сделав ряд интересных наблюдений над образами жрецов, показав их роль в трагедокомедии, Т. Е. Автухович переходит к поэтике пьесы, рассматривая её опять-таки как чисто барочную. «Антонимичность жизненного миропонимания у Прокоповича, – утверждает она, – как всегда в барочном тексте, выражается в нагнетании антитез, контрастов, в потоке синонимии, в использовании книжных метафор и так называемых вставочных рассказов, не имеющих отношения к ходу действия. Таким образом, поэтика трагедокомедии определяется законами барокко» [83].

На наш взгляд, это суждение является не совсем верным, так как поэтика «Владимира» определяется не только (и не столько) законами барокко.

Мы, в отличие от Т. Е. Автухович, художественный метод Феофана Прокоповича, в том числе в его драматургии и ораторской прозе, рассматриваем как предклассицизм (о чём и будет идти речь в данном учебном пособии).

Здесь уместно вспомнить предупреждение П. Н. Беркова, который писал, что нельзя «всю русскую литературу переходного периода покрасить в пёстрые цвета всеобъемлющего барокко» [84]. Учёный считал Феофана предклассицистом. В очерке о Прокоповиче в учебнике по литературе XVIII века О. В. Орлов и В. И. Фёдоров пишут о нём как о ярчайшем писателе предклассицизма [85]. В. А. Западов также обосновывает свой вывод о Феофане как предклассицисте [86]. Солидаризируется с этими учёными Ю. К. Бегунов в статье «Изучение литературы петровской эпохи за последнее десятилетие» [87].