Андрей Есин - Русская литература в оценках, суждениях, спорах: хрестоматия литературно-критических текстов

Вся многообразная история толстовских душевных переживаний сводится, по моему мнению, к жадному исканию цельности и гармонии духа. Если это возможно только при душевном и умственном обеднении, то за борт душевное и умственное богатство! Для Толстого наступает период общения с юфанами, Каратаевыми и акимами в «простой народной вере», «у одной чаши», у одного обряда… Вместе со своим Левиным он идет тогда в деревенский храм и с сердечным сокрушением раскрывает перед немудрым деревенским попиком свою гениальную душу. Он вовлечен в душевную сферу юфанов и Каратаевых, и ему кажется, что он «научился» верить так же бездумно, просто и «правильно», как правильно, «по-юфановски», научился держать соху. Он задул свой диогеновский фонарь 3и с наслаждением погружается в океан непосредственной веры, без критики, с подавленным анализом в душе.

Но, конечно, это только иллюзия. «Научиться» акимовой вере нельзя, во-первых, а во-вторых, не стоит потому именно, что невозможно научиться непосредственности, а только она одна и влекла Толстого. Между тем кипучая, богатая красками и мыслью натура художника протестует против обеднения. Наступает кризис. Анализ сух и безрадостен, но ведь он тоже стихия, живущая своей непосредственной жизнью… А «народная вера» глупа и полна нехристианских суеверий… Гармония исчезает. Период нерассуждающей ортодоксии закончен. Вечный искатель пускается в новый путь.

<���…>

1Левин и Стива Облонский – герои романа Толстого «Анна Каренина».

2Аким – персонаж пьесы Толстого «Власть тьмы».

3«Он задул свой диогеновский фонарь…» – По преданию, древнегреческий философ Диоген ходил днем по улицам с фонарем и, когда его спрашивали, зачем он это делает, отвечал: «Ищу человека» (в смысле «идеального, настоящего челове к а»). Фраза Королен к о означает, что Толстой прекратил поиск идеального человека, найдя его в патриархальном крестьянине (Юфане, Каратаеве, Акиме и т. п.).

<���…>

Толстой отлучен от церкви, как «еретик», а Толстой как великий писатель «в область суждений церкви не входит», потому что «для церкви не должно быть гения». Справедливо ли? Справедливо. Благодатно ли? Нет, не благодатно. Ведь именно там, где справедливость кончается, – благодать начинается; благодать есть то, что сверх закона, сверх справедливости; а где только закон, там еще нет благодати, нет христианства, потому что христианство есть религия не закона, а благодати. По закону мы все осуждены, по благодати оправданы. Credo quia absurdum [27]. Благодатно потому, что беззаконно, – вот о чем забыли наши церковные позитивисты, ибо воистину нет позитивистов более позитивных, чем те, кто в церкви.

«Для церкви не должно быть гения»? Но что такое гений, как не дар Божий. Пусть носитель этого дара исказил его, употребил во зло, гений все же остается гением, и то, что в нем от Бога, остается Божьим: казалось бы, в таком искаженном гении тем более надлежало церкви отделить добро от зла, истину от лжи, пшеницу от плевел. А сжигать плевелы вместе с пшеницею, выбрасывать гения, как никуда не годную ветошь – хоть бы, мол, и гений, да нам наплевать, Бог дан, черт взял, – ежели это сообразно с человеческой справедливостью, то благодати Божьей противно.

И почему бы не сделать того же, что делают с гением Л. Толстого, со всеми прочими мировыми гениями? Почему бы не решить на том же основании, как о Л. Толстом, что вся литература, искусство, наука, общественность – вся культура – «в область суждений церкви не входит» и что все то надо вымести помелом, как сор. Но ведь ежели это действительно так, то правы злейшие враги христианства, подлинные «антихристы», которые утверждают, что принять Христа нельзя иначе, как прокляв мир, и принять мир иначе, как прокляв Христа.

Религиозного учения Л. Толстого я не разделяю; христианские догматы 1считаю истиной. Но вместе с тем полагаю, что не все христианство в догматах. Христианство больше, чем догматы. Да и существо самого догмата открывается не столько ведению, сколько деланию. Можно ведать не делая и делать не ведая,

Л. Толстой делает не ведая, Христа Сына Божьего не ведает, но делает то, чего нельзя делать, или хочет того, чего нельзя хотеть, если Христос не Сын Божий. Не верит, но любит; умом отрицает, сердцем утверждает.

<���…> Именно сейчас в России больше, чем где-либо, таких христиан-язычников, людей, лица Христова еще не видящих, но уже за край одежды Его ухватившихся. И не обратит ли к ним лица Своего, оттолкнет ли их Он, сказавший: приходящего ко Мне не изгоню.

Кажется, к этим именно христианам-язычникам, «христиан нам до Христа» принадлежит и Л. Толстой, если не как религиозный учитель, то как великий художник.

Но для того, чтобы все это признать и выявить в сознании церкви, нужно нечто большее, чем справедливость, нужна благодать, нужно чудо прозрения. Это-то чудо и не совершилось в отношении православной церкви к Л. Толстому. А вот в «безбожной» русской интеллигенции, так же как во всем человечестве, которое празднует юбилей Л. Толстого, это чудо совершается или готово совершиться. Зрячие слепнут, прозревают слепые. Кто же из слепых не видит, что вселенский праздник Л. Толстого, «не христианина», есть все-таки праздник вселенского христианства? Кто же из нас не чувствует, что Л. Толстой, ныне величайший из людей на земле, признал бы все свое величие ничтожеством, упал бы к ногам Христа, – а так преклоняться перед Сыном Человеческим не значит ли исповедовать Сына Божьего?

Говорю не от себя одного, но и от многих, для которых так же, как для меня, вопрос о церкви есть вопрос вечного спасения или вечной погибели, для которых разрыв с церковью есть кровавый разрыв, И вот все-таки мы говорим: если вы отлучили от церкви Л. Толстого, то отлучите и нас всех, потому что мы с ним, а мы с ним потому, что верим, что с ним Христос.

1Догматы – неоспоримые, не подверженные сомнению и критике и обязательные для всех верующих положения той или иной религии. В своем учении Толстой отвергал такие догматы христианства, как непорочное зачатие Девой Марией Иисуса Христа, его воскресение на третий день после казни и последующее вознесение на небо.

Праздник Толстого – единственный в веках и народах 1.

При жизни венчали доныне такою всемирною славою только героев меча и крови; а героев духа – славою посмертною, лавровым венцом поверх венца тернового 2. Путь к славе шел через кровь, свою или чужую.

Слава Толстого – первая всечеловеческая слава без крови, первый всечеловеческий праздник «мира и благоволения», первый канун того последнего праздника, когда скажет, наконец, все человечество: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение».