Леонид Кременцов - Русская литература в ХХ веке. Обретения и утраты: учебное пособие

Размышляя над прочитанным, трудно не обратить внимания, на настойчиво повторяющиеся детали: постепенно открывается целая система метафор и символов. Петух является читателю сначала в названии рассказа. Затем после утомительного путешествия герой прибывает к месту службы: «Эй, кто тут? Эй? – закричал возница и захлопал руками, как петух крыльями. – Эй, доктора привёз!»

Озябнув и проголодавшись, приехавший отдает подчинённым распоряжения, в результате которых и возникает перед ним ободранный, голокожий петух с окровавленной шеей, рядом с петухом его разноцветные перья грудой. В четвёртый раз петух обнаруживается в конце рассказа, когда спасённая девушка решила отблагодарить своего спасителя: «…она, обвисая на костылях, развернула сверток, и выпало длинное снежно-белое полотенце с безыскусственным красным вышитым петухом».

Дело за читателем! Какие ассоциации могут возникнуть у него? Какие образы всплывут в памяти? Жареный петух еще не клевал… красного петуха подпустить… пока петух не прокричал… или что-нибудь подобное. Привлекает внимание символика цвета. В рассказе постоянно рядом белый и красный – два главных цвета того времени, времени революции и Гражданской войны.

В отличие от «правды действительной», предстающей в конкретных, осязаемых образах, которые воплощаются главным образом в слове автора, «правда художественная» может обойтись с помощью интуиции и без такого словесного оформления. Читатель совершенно свободен в своих реминисценциях и ассоциациях, выходя за рамки описанного и домысливая взволновавшие его картины и образы, как позволит ему уровень его эстетического развития.

Слово пробуждает и питает интуицию, но оно не направляет и не ограничивает ее. В образе девушки «редкостной красоты», пострадавшей на уборке льна, кто-то увидит Россию, изуродованную мялкой – войной и революцией… Задуматься: кто спасёт её? Как?

Кому-то такое толкование покажется неубедительным, произвольным. Взамен может быть предложен другой вариант – пробуждение в молодом человеке гуманистического сознания, становление гражданина, специалиста-врача и т. п.

Художественная правда не столько понимается, сколько ощущается, чувствуется, и адресована она не столько уму, сколько душе, если, конечно, позволительно, хотя бы в абстракциях, отделять их друг от друга. А уж к чему душа читательская приуготовлена – вопрос иной. Одно важно – не подсовывать ей готовых решений, освобождая от необходимой и благотворной работы. Художественное слово редко преподносит готовую истину. Оно помогает в поиске её, способствуя движению Личности к идеалу.

Понимание того факта, что в каждом подлинном произведений искусства могут обнаруживаться и различаться «правда действительная» и «правда художественная», обогащает восприятие читателя, позволяя ему увидеть и глубину, и многозначность, и многоцветность описанного. Необходимость искать в тексте подтверждение своим догадкам активизирует читательское мастерство, поможет установить и осмыслить непростые связи между словом, образом и интуицией.

Во многих учебниках и учебных пособиях читателя ориентировали в недавнем прошлом главным образом на оценку художественного произведения с точки зрения совпадения или несовпадения в нём описанного с реально происшедшим: «Она была рождена, – говорилось в недавнем учебнике для десятого класса о “Поднятой целине”, – жизнью великой эпохи и вошла в историю литературы как правдивая летопись времени великого перелома» 95). Нельзя при этом не заметить, что в свете сегодняшних знаний о коллективизации навязанное писателю определение романа как «правдивой летописи» событий звучит двусмысленно. Но писатель не фактограф, он художник, а в результате подобного подхода художественное произведение утрачивает свою специфику, роман перестает быть романом и рассыпается на цепь словесных иллюстраций к истории коллективизации.

Соотношение факта и вымысла выступает одной из составляющих при характеристике творческой индивидуальности писателя. Ограничиваться указанием на соответствие описанного реальному – значит игнорировать эту индивидуальность, разрушать художественную структуру, сводить деятельность писателя исключительно к воссозданию «правды действительной», а не к стремлению к высшему в искусстве – к познанию «правды художественной».

Отчего же сплошь и рядом даже сегодня наблюдаются подобные подходы? Ответ прост: так легче. Почитайте стандартные школьные сочинения: шаблон един и вырубают по нему штампы из Пушкина, из Чехова, из Шолохова. Какая разница? Все они за народ, все боролись против царя, помещиков, кулаков, фашистов и других врагов народа, все были передовыми людьми, гуманистами и т. п.

Но смысл общения с искусством как раз в том и заключается, чтобы почувствовать, осознать, измерить неповторимость художественного мира писателя, понять его правду о человеке, пройти с его героями отмеренный им жизненный путь, сострадая, негодуя, отвергая и принимая.

В «Поднятой целине» угадываются прототипы, местность, точны временные координаты. Вымысел здесь фильтрует, корректирует, дополняет действительность. Но возможны и другие принципы создания художественного мира в реалистическом произведении. Один из них использован в рассказе Карела Чапека «Поэт». В нем описывается заурядное происшествие. Рано утром бешено мчавшийся автомобиль сбил на мостовой пьяную нищенку. Полицейский чиновник Мейзлик допросил немногочисленных свидетелей с целью установить виновника несчастья – безрезультатно. Как вдруг один из них – поэт Нерад – вспомнил, что, придя домой, описал случившееся в стихах:

Чиновник озадачен, но выхода у него нет и он просит поэта растолковать, что всё это значит:

– «Дома в строю темнели сквозь ажур»… Почему в строю?

Объясните-ка это?

– Житная улица, – безмятежно сказал поэт. – Два ряда домов. Понимаете?

– А почему это не обозначает Национальный проспект? – скептически осведомился Мейзлик.

– Потому что Национальный проспект не такой прямой, – последовал уверенный ответ.

– Так, дальше: «Рассвет уже играл на мандолине…» Допустим. «Краснела дева…» Извиняюсь, откуда же здесь дева?

– Заря, – лаконично пояснил поэт.

– Ах, прошу прощения. «В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине»?

– Так, видимо был воспринят мной тот автомобиль, – объяснил поэт.