Лолита Макеева - Язык, онтология и реализм

Известный сторонник научного реализма Д. Льюис так охарактеризовал этот аргумент: «Хилари Патнэм изобрел бомбу, угрожающую разрушить реалистическую философию, которую мы знаем и любим. Он поясняет, что способен не проявлять по этому поводу беспокойства и любит бомбу. Он приветствует Новый порядок, что бы он с собой ни принес. Но мы, продолжающие жить в районе назначения бомбы, не согласны. Бомба должна быть уничтожена» [Lewis, 1984, p. 221].

По мнению Патнэма, Кант показал, что говоря о каком-либо объекте, мы никогда не описываем его таким, каков он есть сам по себе независимо от его воздействия на нас, существ с определенной рациональной природой и биологической конституцией. И хотя Кант не сомневался в существовании независимой от сознания реальности (называя ее элементы вещами-в-себе или ноуменами) и утверждал, что придерживается корреспондентной теории истины, он в действительности отказался от идеи соответствия между вещами-в-себе и вещами-для-нас. Патнэм поясняет позицию Канта в этом вопросе следующим примером. Когда мы говорим, что стул сделан из дуба, это не означает, что мы приписываем ноуменальному объекту, соответствующему стулу, силу, воздействие которой на наши органы чувств заставляет нас воспринимать стул сделанным из дуба. По мнению Патнэма, Кант считал, что эта сила должна приписываться не отдельной вещи-в-себе, а всему ноуменальному миру, и поэтому никакого соответствия между вещами-для-нас и ноуменами нет.

Главное сходство касается трактовки истины. Хотя Даммит определяет истину как оправданную утверждаемость, а Патнэм — как рациональную приемлемость, это чисто терминологическое различие, поскольку и тот и другой связывают истину с понятием оправдания, или обоснования, которое мы имеем в пользу истинности того или иного высказывания.

Диспозиционные предикаты выражают свойства предрасположенности объектов реагировать определенным образом при определенных условиях и приобретать некоторый наблюдаемый признак. К числу диспозиционных предикатов, составляющих важную часть словаря науки, относятся такие понятия, как «растворимый», «плавкий», «ломкий» и т. п.

О неправомерности подобной интерпретации методологических результатов Рамсея и Крейга см.: [Карпович, 1978, с. 97–101], где, в частности, показывается, что хотя при элиминации теоретических терминов сохраняется дедуктивная систематизация теории, но теория утрачивает такие методологические преимущества, как простота, ясность, экономичность и т. п., и более того, не сохраняется индуктивная систематизация, осуществляемая теоретическими терминами в отношении языка наблюдения.

Основная идея этого определения состоит в следующем. Введя понятия истинного содержания теории (как класса всех ее истинных следствий) и ложного содержания (как класса всех ее ложных следствий), Поппер пишет: «Предполагая, что истинное содержание и ложное содержание двух теорий t1 и t2 сравнимы, можно утверждать, что t2 ближе к истине или лучше соответствует фактам, чем t1 , если и только если выполнено хотя бы одно из двух условий: а) истинное, но не ложное содержание t2 превосходит истинное содержание t1 ; б) ложное, но не истинное, содержание t1 превосходит ложное содержание t2 » [Поппер, 2004, с. 389–390]. Однако, как показали ряд авторов, предложенное Поппером формальное определение правдоподобия не работает (см.: [Miller, 1974, p. 166–177; Tichy 1974, p. 155–160]).

См., напр.: [McMullin, 1992; Psillos, 1999; Niiniluoto, 1999].

Здесь можно в подтверждение сослаться на Патрицию и Пола Черчлендов, Фреда Дрецке, Рут Милликен и др.

Это высказывание Смарта показывает, что критика историцистов не прошла для научных реалистов даром, ибо они стремятся занять среднюю позицию между «плоским кумулятивизмом» логических эмпиристов и «дискретизмом», вытекающим из тезиса о несоизмеримости научных теорий. Признавая радикальные изменения в развитии науки (научные революции), они пытаются совместить их с сохранением идеи научного прогресса и преемственности в развитии научного знания.

Согласно этой теории, предикат «истинно» имеет очень ограниченное «техническое» использование в языке (например, для выражения таких общих высказываний, как «Все, что говорит Платон, истинно»); во всех же остальных случаях он может быть полностью элиминирован из контекстов, в которых используется, без потери какого-либо содержания, ибо утверждение «„ Р “ истинно» эквивалентно самому утверждению Р , поэтому какой-либо содержательный анализ этого предиката совершенно излишен, да и невозможен.

Интересно отметить, что важные шаги в этом направлении были осуществлены таким критиком реализма, как Л. Лаудан [Laudan, 1990, p. 267–297]. Лаудан показал, что даже если две теории являются эмпирически эквивалентными, т. е. имеют одни и те же дедуктивные связи с эмпирическими утверждениями, это еще не означает, что они равным образом хорошо подтверждаются эмпирическими данными. Дело в том, что подтверждение зависит в значительной мере от вероятностных отношений между теорией и данными, т. е. одни и те же данные наблюдения могут придавать разную вероятность истинности тех теорий, из которых они выводятся как логические следствия. Это соображение получило более серьезное обоснование и дальнейшее развитие в байесизме — влиятельном направлении в методологии науки, которое позволяет количественно, опираясь на понятие вероятности, оценить эпистемическую поддержку гипотез со стороны экспериментальных данных и проливает свет на различия в подтверждающей силе тех или иных наблюдаемых следствий из гипотезы.

Подробнее о дискуссии вокруг тезиса недоопределенности см.: [Макеева, 2009Й, с. 24–36].

Подробнее см.: [Мамчур, 2004, с. 60–76].

Англоязычные философы для выражения этой идеи пользуются выражением «truth-maker», которое на русский язык можно перевести только описательно.

Смысл этого аргумента сводится к следующему. Допустим, имеется теория T , согласно которой метод M является надежным для получения эффекта X в силу того, что M использует причинные механизмы С1 …, Сn , порождающие, согласно T , эффект X . Допустим далее, что мы следуем требованиям T и других принятых вспомогательных теорий, чтобы воспрепятствовать в проводимом нами эксперименте действию факторов, которые могли бы повлиять на каузальные механизмы С1 …, Сn и тем самым помешать появлению X . Представим, наконец, что мы, применив метод M , получили эффект X . Чем еще можно было бы объяснить появление ожидаемого эффекта X , как не тем, что теория T , утверждавшая наличие причинно-следственной связи между С1 …, Сn и X , верно или почти верно описала эту причинно-следственную связь? Если этот «вывод к наилучшему объяснению» является убедительным, то разумно принять T как приблизительно истинную теорию.