Майя Тугушева - Под знаком четырёх

…Критик пришел внезапно, весьма недовольный, даже рассерженный, и спросил:

— Видели американский фильм «Собака Баскервилей»? Он просто чудовищен! Как, этот вылощенный, постоянно улыбающийся, чтобы показать нам белизну своих зубов, господин — Шерлок Холмс? А неповоротливый толстяк, как две капли воды похожий на Лестрейда, — Уотсон? А что за сентиментально-кошмарная история с Лорой Лайонс, которую зверски душит у нас на глазах злодей в черных перчатках? Но ведь у Дойла нет ничего подобного, и Лора — отнюдь не безгрешная страдалица. А эффектное единоборство Холмса с «дьявольской» собакой, которое украшает финал? Его тоже нет у Дойла, Холмс «врукопашную» с собакой не вступал, а всадил в нее пять пуль, как свидетельствует Уотсон. Нет, что ни говорите, а нельзя так вольно обращаться с классикой, даже детективом.

На это я с осторожностью отвечала, что фильм все-таки «не лишен интереса», а досадные издержки экранизации — увы, нечто вроде обязательных и неизбежных накладных расходов.

— Но вам не кажется, — уже задумчиво спросил критик, — что в самой детективной интриге есть нечто, располагающее к особенно смелым «интерпретациям» сценаристов? Вспомните наш телеспектакль «Тайна Эдвина Друда». Как там осовременили викторианскую героиню Розу Бад? Но такой английской мисс в романе Диккенса нет. Где кротость и сентиментальность? И волосы уложены были не так, как следовало. Вы же знаете, прически тогда были гладкие с пробором посередине и тугими локонами вдоль щек. Ну, а сам Эдвин Друд, — тут мой собеседник безнадежно вздохнул, — Эдвин ведь молод, правда? А нам представили пожилого «молодого человека».

— Но характер-то был передан верно, — не согласилась я. — Эдвин тщеславен и самонадеян, но при этом добр и совестлив. Признайтесь, таков он был и на телеэкране.

И тогда, помнится, мой собеседник сделал признание:

— Вообще-то я Диккенса не люблю, слишком мелодраматичен и чувствителен на мой вкус. Хотя мастер был на детективную интригу. Жаль, что не успел дописать роман до конца.

Тут пришла моя очередь расстраиваться, потому что в прокрустово ложе сентиментальности и мелодраматизма все еще часто пытаются уложить грандиозный диккенсовский гений.

— А может быть, то, что вы называете чувствительностью и мелодраматизмом, есть неподражаемая способность трогать человеческие сердца, которая совсем не свойственна детективу и крайне редко встречается даже в классических его образцах?

Критик улыбнулся:

— Вы любите писателей, которые страстно вовлечены в судьбы своих героев, я же предпочитаю спокойный, объективный подход. И еще поэтому люблю детектив таким, каким он сложился у Дойла и Кристи: сухая, деловитая манера повествования, никакой сентиментальности и головоломная детективная загадка. И разумеется, неизменная мораль: добро всегда побеждает, зло — наказано, справедливость торжествует. Все по правилам, все по «формуле», хотя, конечно, бывают исключения, например — Сименон, который не опасался быть сентиментальным в своих детективных романах. Но правила в детективе непреложны, и потому, наверное, их писать легко.

Ну что было на это возразить? Упрекать критика за предпочтение, оказываемое детективам перед серьезной литературой? Не он один. Но вот утверждение, что детективы писать легко? Однажды английский писатель Арнольд Беннет неосторожно обмолвился в одной из статей, что, мол, пьесы писать легче, чем романы. Ну и досталось же ему от Бернарда Шоу, который взял да и переложил прозой, в назидание мистеру Беннету, шекспировского «Макбета». Эффект получился потрясающий по комизму и убедительности, о чем я и поведала критику.

— Однако то высокие жанры, — прервал он ход моих рассуждений, — но заметьте: ни Эдгар По и Конан Дойл, ни Кристи или Сименон не считали детектив сколько-нибудь серьезным жанром. И По, и Дойл даже гневались, когда публика зачитывалась их детективными рассказами. Кристи, хоть и стала «королевой детектива», относилась к своей славе, а заодно и к своему читателю-почитателю иронически, а Сименон так прямо и назвал детектив «полухудожественной литературой» в противовес своим «трудным» романам. Еще, наверное, и поэтому с детективом особенно не церемонятся, когда экранизируют. Благо он, как правило, «телегеничен»: способен занять глаз и увлечь воображение, вернее, отвлечь его от действительности, которая нередко страшнее, чем самый страшный детектив. Признаюсь, я именно за это его и ценю.

— Но разве и в детективе не бывает так, что добро побеждает, но с потерями, а зло, хоть и побежденное, развенчанное и наказанное, успевает нанести удар, иногда непоправимый?

Однако мой критик стоял на своем:

— Все дело в формуле, — твердил он, — то есть самом назначении детектива, а он по замыслу своему — жанр оптимистический, вроде сказки. А трагизм это по части серьезного романа, «трудного», как его называет Сименон. И нареканий поэтому на детектив должно быть меньше. Какие могут быть серьезные претензии к несерьезному жанру?

— И столь же несерьезной и даже искажающей его экранизации? — спросила я. — Вы же сами возмущаетесь американской «Собакой Баскервилей»?

…Нет, я не могла разделить столь категоричного отрицания художественности детектива. Разве тронул бы наше сердце Шерлок Холмс, не будь он изображен Дойлом с такой удивительной характерностью? Что же касается телеспектакля по «Эдвину Друду», то, помню, к экрану меня влекло больше всего любопытство. Я надеялась, что мне предложат новую версию исчезновения Друда. Возникла надежда, а вдруг сценаристы и актеры сообща разгадали тайну, вдруг волшебством теледействия обнажится то, что осталось незамеченным при чтении, какие-то потаенные мотивы и пружины сюжета, и тайна прояснится зримой теперь логикой развития событий и характеров. Но меня ждало разочарование. Авторы сценария тайны Эдвина Друда не разгадали, потому что при чтении романа не заметили кое-каких, очень существенных подробностей, а кое-что и «утаили», слукавив против Диккенса, но главное потому, что заранее сковали свое воображение остроумной гипотезой диккенсоведа Уолтерса, изложенной им в статье ««Ключи» к роману Диккенса «Тайна Эдвина Друда»».

Но мой критик, словно из духа противоречия самому себе, хотя вполне резонно, заметил, что абсолютного тождества авторского замысла и актерского исполнения быть не может. И это в равной степени относится и к шекспировскому «Гамлету», и к «Тайне Эдвина Друда», и роману Кристи «Десять негритят», например.