Наталья Иванова - Либерализм: взгляд из литературы

Но помимо общегражданского контекста (позиция в вопросах чеченской войны и смертной казни, отношение к шпиономании и ксенофобии), у литераторов есть еще и свой контекст, где они могут не просто присоединиться к чьей-то благородной общественной позиции, но и компетентно выступить по общественно значимым проблемам, в которых разбираются лучше, чем другие.

Такая ситуация возникла, когда писатель Владимир Сорокин подвергся судебному преследованию и публичной травле в связи с идиотским обвинением в «порнографии». У Сорокина скандальная репутация, он из тех писателей, против которых всегда выступает большинство – в любое время и в любой стране. Это как раз тот случай, когда либерально-интеллигентное меньшинство должно поднять голос. Однако попытка нескольких членов Академии русской современной словесности выступить публично в защиту Сорокина, в защиту свободы творческого поиска обернулась тем, что под материалом «Экспертиза не по заказу», опубликованным осенью 2002 года в журнале «Новое время», подписались только восемь из тридцати восьми членов академии (А. Арьев, А. Генис, А. Зорин, С. Лурье, М. Липовецкий, Е. Шкловский, М. Эпштейн и автор этих строк). Вот столько реальных (не на словах, а на деле) либералов оказалось в составе АРС’С.

«Негативное эстетическое отношение к поэтике Сорокина не может служить оправданием равнодушия к судьбе коллеги» – это положение я попросил включить в текст «Экспертизы» и продолжаю настаивать на нем как на аксиоме эстетического либерализма и либеральной эстетики. Лично я считал бы своим абсолютным долгом защищать от преследования писателя, мне эстетически чуждого, но признаваемого хотя бы двумя-тремя сочленами-академиками в качестве истинного таланта. С ужасом вспоминаю абсурдные высказывания некоторых коллег о «взаимном пиаре» Сорокина и «Идущих вместе». Пусть «дело Сорокина» заглохло, но общество получило первый прецедент преследования писателя властью после 1991 года (надеюсь, никто не считает «Идущих…» самодеятельной молодежной организацией, на свои средства воздвигавшей бутафорский унитаз).

Как мы хорошо помним, техника «введения единомыслия в России» в советские времена отрабатывалась на литературе и искусстве. После уничтожения плюрализма эстетического можно переходить и к реставрации однопартийной системы, и к созданию «единогласного» парламента. А начинаются подобные процессы с «пустяков» – публичного поношения какого-нибудь сочинителя, опусы которого к тому же нравятся отнюдь не всем. В ответственной ситуации с Сорокиным наше профессиональное критическое сообщество уклонилось от своего прямого гражданского долга – противостоять «антилиберальному давлению на либеральные ценности», и объективно способствовало «компрометации либеральных идей». Полагаю, что сейчас полезно поворошить старое и помахать кулаками после позапрошлогодней драки. Ибо повторы неизбежны.

2. Не вижу никакого нового размежевания. Скорее, можно говорить об идеологической бесхарактерности с обеих сторон. Певец сталинско-имперских идеалов Проханов легко вписался в либерально-медийный бомонд. А главное, ни «Новый мир» со «Знаменем», ни «Наш современник» с «Москвой» за последнее десятилетие не произвели на свет сколько-либо значимых «идеологем».

3. Что такое «радикальный проект»? Если посмотреть в корень слова (а «радикалис» – это именно «коренной»), то речь идет о сторонниках коренных, решительных изменений и преобразований. Тогда позвольте спросить: радикальных в смысле эстетическом или политико-идеологическом? Впрочем, свой вопрос тут же снимаю, поскольку в современной литературной практике ни того ни другого радикализма днем с огнем не сыщешь. А «консервативный проект» – вещь невозможная. На сие contradictio in adjecto еще полтора века назад грамотный Глумов деликатно указывал Крутицкому: «Прожект, Ваше превосходительство, когда что-нибудь предлагается новое; у Вашего превосходительства, напротив, все новое отвергается…» Уж извините меня за лингвистический ригоризм, но основной прием моей работы (и в критике, и в прозе) – сопоставление слов с обозначаемыми явлениями. Для меня по старинке «проект» – это не вялотекущий рутинный процесс, а замысел, план. Проект предлагает то, чего прежде не было. Девяностые годы литература прожила беспроектно, как пчела, а не как архитектор. Результат налицо. Сейчас пришло время концептуальных проектов поэзии и прозы XXI века, а то мы уже четвертый год живем по старым календарям.

4. Наверное, существует. Поскольку я, например, не принадлежу ни к тем ни к другим и, стало быть, пребываю «вне зависимости». «Традиционализм» в критике мне глубоко чужд, хотя он реален и неизбежен как своего рода физический недостаток большинства критических сочинений. «Традиционалисты» подходят к новым явлениям с меркой старого и устоявшегося. Ровно сто лет назад они писали, что драмы Чехова не могут называться драмами, а «Стихи о Прекрасной Даме» называли «прескверными стихами». Сегодня они не в состоянии прочитать смысл верлибров Геннадия Айги и не понимают, что все «безобразия» прозы Сорокина являются материалом, преобразованным по законам искусства.

Кто такие «постмодернисты» в критике, я просто не понимаю. Написавшие монографии о русском постмодернизме М. Липовецкий и М. Эпштейн – это скорее критики-энциклопедисты, эстетические плюралисты. Критики молодого поколения о постмодернизме уже не говорят и, по-видимому, правильно делают: данная категория приобрела ретроспективный характер, это конец ХХ века, но ни в коей мере не начало XXI.

Проблема «единого поля» и «границ» скорее связана не с эстетикой, а с политикой, с антагонизмом прогрессистов и реакционеров. Причем большую цельность сохранили последние, о чем можно судить по изобретенной Владимиром Бондаренко задорной формуле «пламенные реакционеры». Каковы лично у меня «пункты встречи» с гг. Бушиным, Бондаренко и иже с ними? Это книжные прилавки, на которых я иногда открываю их фолианты примерно с той же целью, с какой «арзамасцы» открывали тома графа Хвостова, – с намерением посмеяться. Если натыкаюсь на действительно смешное, то мысленно воссылаю названным авторам похвалы в духе Эразма Роттердамского (вы меня поняли?). Но, пожалуй, это трудно назвать диалогом.

Что же касается не смешных, а исключительно «пламенных» реакционеров, то за их духовной деградацией мне больше следить не хочется. Как историк литературы ХХ века, я помню, что был, скажем, Ст. Куняев, чью роль в русской культуре полагаю сугубо негативной и разрушительной. Те же мои коллеги, которые сегодня готовы брататься с Куняевым, на мой взгляд, неизбежно калечат сами себя, нарочно снижая свой собственный IQ, убивая в себе остатки эстетического чутья.

Читать дальше