Лев Аннинский - Откровение и сокровение

«…Сама же природа, если глядеть в упор (продолжает Платонов), держится замкнуто, она способна работать лишь так на так даже с надбавкой в свою пользу (подчеркивает Горький. – Л. Α.), а техника напрягается сделать наоборот…»

Напротив подчеркнутой фразы Горький ставит четвертый вопросительный знак и пишет: «Неверно это. Количество органической, мыслящей материи растет».

Этот спор отражает, очевидно, фундаментальное расхождение. Платонов весьма восприимчив к популярной в его время теории тепловой смерти Вселенной, Горький же, вслед за Циолковским и Чижевским, встает к этой теории в оппозицию. Горький исходит из ощущения всесильной, раскручивающейся, все более захватывающей мир разумной энергии, Платонов же добавляет к этому «активному» варианту «энергетизма», в который он тоже верит, – всего один пункт: понимание того, что рост мыслящей материи происходит за счет материи немыслящей… вернее сказать: потенциально мыслящей, или уж, вовсе по-платоновски, – за счет «вещества существования», трагически расщепляемого напором человеческой активности.

Вот тут-то становится ясно, что и название платоновского этюда – «О первой социалистической трагедии» – имеет на прицеле вовсе не театральный жанр и вообще не ту или иную частность, а глобальное всеобщее воззрение на природу и историю. История трагична по определению; трагедия истории начинается вместе с появлением человека; технический тупик цивилизации – логически неизбежный финал.

И в эту секунду Платонов находит спасительную лазейку, расщепляя неизбежность единственно возможным тогда способом:

«На Западе… эта трагедия идет не к разрешению, а к уничтожению, к снятию темы посредством фашизма и войны. Решается заданная трагедия только у нас»…

Возьмем поправку на обязательное «у них – у нас»: без этого в 1934 году никто «у нас» и рта не раскроет. Так есть ведь и основания: фашизм, победивший в Италии и Германии, не располагает к прекраснодушию. Простим Платонову на сей раз и не состоявшееся пророчество: «на Западе», как показала дальнейшая история, нашлись пути к «разрешению», не только к «уничтожению». Сосредоточимся на том, что, с точки зрения Платонова, происходит «у нас».

А происходит следующее: «Рабочий класс, проведший целый век в работе с крутым веществом природы, приобрел такой творческий технический потенциал, что, будучи облагороженным социализмом, он создает технику, способную в течение одного-двух десятилетий сделать его разумом природы – с абсолютной властью в практических масштабах. Но сам человек меняется медленнее, чем он меняет мир.Именно здесь центр трагедии…»

Горький это подчеркивает. Кажется, что его внимание остановлено броской афористичностью, столь им ценимой; возможно, что Горький выделяет именно тот аспект, с которым ему легче согласиться, – «инженерию душ» (идея, подхваченная Сталиным); но ведь у Платонова это аспект попутный, инструментально-вспомогательный; главное у него – то, что именно «у нас» (в отличие от «Запада») заложенная в основу бытия коллизия обнажает свою трагическую суть. И, стало быть, название платоновского этюда надо понимать так, что трагедия есть внутренняя черта, имманентное свойство социализма, ибо он вооружен разумом, а значит, глубинное противоречие бытия обнажается именно здесь и доводится до последней ясности. Насчет «светлого будущего» в таком контексте говорить трудно. Следующее рассуждение Платонова не оставляет на этот счет никаких сомнений:

«В тех оптимальных условиях для технического прогресса, которые есть у нас, мы живем накануне существенного завоевания мира, т. е. регулирования всех его практически важных для нас, дотоле стихийных процессов. Да, но современный человек, даже лучший его тип, недостаточен, он оборудован не той душой, не тем сердцем и сознанием, чтобы, очутившись в будущем во главе природы, он исполнил свой долг и подвиг до конца и не погубил бы, ради какой-нибудь психической игры, всего сооружения мира и самого себя. Здесь драматическое положение имеет чисто „наше“, советское содержание. Социализм…»

Сейчас будет главное место, и отсюда Горький снова начинает все отчеркивать:

«…Социализм можно трактовать как трагедию напряженной души, преодолевающей собственную убогость, чтобы стать достойной своей высшей участи, чтобы самое далекое будущее было застраховано от катастрофы…»

Выделив эти слова и отчеркнув на полях всю фразу, Горький ставит тут двойной крест, а потом заключает его в кольцо. Замыкает круг. И точно: композиционно в статье Платонова это именно то самое место, где становится ясно, что речь идет о сути социализма, покоряющего, то есть сжирающего под собой (и в себе) природу, и человеческую, и природу вообще.

«В формуле об инженерах душ скрыта тема первой чисто социалистической драмы. Через несколько лет эта проблема станет важнее металлургий; вся наука, техника и металлургия – все оружие власти над природой – будут ни к чему, если они достанутся в наследство недостойному существу. Больше того, несовершенный человек создаст тогда об истории такую трагедию без конца и без развязки, что его собственное сердце устанет…»

Отчеркнув последнюю фразу, Горький ставит на полях последний – пятый – знак вопроса, откладывает карандаш и берет перо.

Резолюция:

«13 января 1935, Горки. Тов. Корабельникову…»

Я процитирую горьковское письмо несколько шире, чем это касается Платонова, так как Горький дает оценку трем материалам, предложенным для альманаха:

«Записки» Зелинского, – который, кажется, рассматривает работу в коллективе как возможность пропаганды его этики и эстетики, – непригодны – на мой взгляд – к публикации в сборнике «Записок» членов коллектива. Равно непригодна пессимистическая «Эклога»… – Горький останавливается, вычеркивает «пессимистическую „Эклогу“ и продолжает: – непригодно пессимистическое размышление А. Платонова. Советую Вам отказаться от публикации этого материала, сохранив его для будущего, когда потребуется рассказать „Как мы работали?“. Возражаю и против материала Виноградской…»

Г. М. Корабельников не только следует совету Горького и отказывается от платоновской «Эклоги». Он использует горьковскую формулу, перенеся ее с Зелинского на Платонова, и следующим образом докладывает ситуацию Мехлису, Бухарину и Стецкому в письме от 17 февраля 1935 г.: «Обнаружилось, что, наряду с идейно-здоровыми запросами большинства членов коллектива, у некоторых писателей ( К. Зелинский и А. Платонов ) проявилась попытка навязать коллективу – чуждую и враждебную нам этику и эстетику. Это указывает на необходимость систематической идейно-творческой работы в коллективе».