Лев Аннинский - Откровение и сокровение

Попытка навязать – не прошла. Коллектив оградил себя от враждебных влияний. Горьковская идея сохранить платоновский материал «для будущего» отложилась на пятьдесят лет.

Рассказ Платонова «Круглое сиротство» пришел к Горькому на сей раз по линии журнала «Колхозник» (Горький был инициатором и этого издания, последние два года жизни постоянно отбирал и редактировал материалы для «Колхозника»), скорее всего, в 1935 году. Но не позднее осени, потому что в январе 1936-го, отвергнутый Горьким, он уже появился в «Красной нови» под оптимистическим заглавием «Нужная родина» (другое, более известное название – «Глиняный дом в уездном саду»).

Перед нами Русь бродячая.

Деревенский мастеровой, который бросает дело за делом: был лесным сторожем, проклял лес, пошел на фабрику, поработал недели три, плюнул в машину, пошел рыть траншеи, поработал, плюнул, опять ушел, сменил сто мест, прожил длинную жизнь, почти непригодную для себя, накопив только отвращение к земле, где все одинаково: поля да избушки, облака и мелкие речки…

Брошенный родителями мальчик-сирота, который прибивается к старику, – ничей, потерявшийся, не знающий, кого и зачем искать, бредущий по земле от скуки и чужести, не чувствующий ни себя, ни жизни.

Брошенная старуха, вырастившая когда-то восемь сыновей и пять дочерей, всех забывшая, всеми забытая, – которая одиноко доживает в глиняном доме, что в уездном саду.

Старуха помирает, не помня, кто она.

Мастерового убивают «на гражданском фронте», и он умирает с облегчением, что наконец-то «отделался сам от себя».

Мальчик-сирота вырастает в чужих местах, становится большим честным юношей и, возвратившись в родные места, надеется выстроить на земле «круглого сиротства» что-то новое: «нужную родину».

Что должно заинтересовать Горького в этом рассказе?

Мотив скитанья.

Горький, начинавший когда-то с мотива босяцкой неприкаянности, вошедший в русское сознание именно как певец воли, как знаток души шатающегося по миру, украшающего мир русского чудака, – получает в платоновском рассказе этого же чудака, шатуна, бродягу, искателя, очарованного странника, невменяемого мечтателя, бегущего от плена вещей, от постылой обывательской оседлости, – в совершенно ином освещении.

Привычным карандашом Горький с первых строк правит. Вместо «уездного сада» – просто «сад». Вместо «дома, где была или не была чья-то убогая, слабая жизнь» – «дом, где текла или застоялась чья-то убогая, слабая жизнь». Вместо «долгой улицы» – «длинная улица».

Прочитано странички полторы. Платоновский бродяга, прокляв очередную работу, берет пиджак и уходит. В ближайшей деревне он прибивается к молодой женщине, вдовице пропавшего шахтера. Ничего особенного: женщине некуда деться, кругом равнодушное поле, в избе скудость и неуправка, у каждого своя забота, – шахтерская вдовица и предается пришлому человеку, «ища своего убежища в его доброте…».

На слове «доброта» Горький последний раз вторгается в текст: он отмечает это слово и ставит на полях недоуменный вопрос: «Разве он не мизантроп?»

Судьба рассказа решена. Резолюция: «Унылый романтизм этот „Колхознику“ не годится».

Таков, кажется, последний контакт Горького с художественным миром Платонова.

Есть, впрочем, еще один загадочный эпизод.

В архиве Горького хранятся три странички машинописного текста, густо им проправленные. По жанру – что-то вроде газетной корреспонденции: о том, как в Острогожском округе Черноземной области заболачивалась и гнила речка, между тем как «где-то на севере, за Ленинградом» валялась брошенная американская машина системы «Марион». Советские инженеры героически отремонтировали эту машину, приспособили ее для черпанья грунта из-под воды, привезли под Воронеж: и пустили в дело, так что теперь острогожские мужики могут спокойно отдыхать на берегу и даже сидеть по хатам, в то время как машина, названная ими по слову «Марион» – «Советской Марусей» (как и сама корреспонденция озаглавлена), чистит реку.

Материал подписан: «А. Пл.». Чернилами прибавлено: «Воронеж».

Есть ли у нас прямые формальные основания считать безоговорочно, что это – Платонов?

Нет формальных оснований. Есть только одно – содержательное (и для меня наиболее существенное помимо косвенных) основание: одна фраза, неподдельно выдающая платоновскую руку в этом, в общем, довольно средне-журналистском тексте. Ниже я эту фразу укажу.

Текст написан не раньше 1928 года, потому что раньше «Черноземной области» не было, а была Воронежская губерния. Возможно, это – побочный продукт поездки Платонова за очерком «Че-Че-О».

Для кого предназначалась корреспонденция? Трудно сказать. Напечатана она, кажется, так и не была. В Горьковский архив попала в 1937 году, после смерти Горького, из Московской организации Союза писателей. То есть от Горького она, после его редактуры, ушла в какие-то редакционные инстанции и к Платонову не вернулась. Может, быть, это последняя попытка Платонова как-то скомпенсировать повесть «Джан», вылетевшую из пятитомника «Люди пятилетки», и Платонов с горя вынул эти странички из стола? Не сказать, чтобы по уровню, но по теме и пафосу «Советская Маруся» для пятитомника, пожалуй, подходит.

Но нам в данном случае важно даже не источниковедение (хотя существенно и оно, и, надо думать, со временем тут дело прояснится). Нам важно, что это единственный текст Платонова, до конца проправленный Горьким и выпущенный им из рук в качестве годного. А если Горький не знал, кого он правит (вполне мог и не знать: мало ли «А. Пл.» в Воронеже; Горький, когда знал, обычно расшифровывал автора; на платоновских письмах рядом с автографами стоит рукой Горького: «А. Платонов» ), так вот: если на этот раз Горький не догадывался, чей текст он правит, если он думал, что доводит до кондиции заметку какого-нибудь очередного «селькора», – так это же еще интереснее! Значит, мы имеем то, что написал Платонов, плюс то, как это же самое написал Горький: уникальный случай, позволяющий даже в этой средне-журналистской задаче уловить тип решения: сопоставить стилистические предпочтения и системы ценностей, их определяющие.

Читаем платоновский текст (я выделю то «невыносимо» платоновское, что Горький вычеркнет):

Мы живем во времена старости рек , многие из них умирают на глазах одного поколения. Случилось так потому , что мы слишком хищно и невыгодно для самих себя пользуемся природой. Совершенно очевидно, что изменение природы хозяйственной деятельностью человека не должно быть предпринимательским и безрасчетным, как это мы наблюдаем в капиталистических странах. В советской стране наша задача состоит в поддержании полезных стихий и в подавлении вредных. Река, если она здорова, есть полезная стихия . Больная же река, которая засорена выносами с полей неправильно ведущегося сельского хозяйства, которая уже вышла из своего коренного русла и разлилась по всей долине гноем болот, – такая река вредна и убийственна Умирая , река заражает всю округу гнилой стоячей водой, где растут дикие растения и живут микробы различных болезней и комары смертоносной лихорадки. Побежденная природа дает как бы обратный ход и бьет человека болезнью к смертью.