Ефрем Язовицкий - Говорите правильно. Эстетика речи

— Иван Яковлевич, — сказал я шепотом, дергая его за рукав и показывая на присутствующих. — А эти зачем здесь?

— Не знаю, мой друг, не знаю, это сюрприз. Поживем — увидим!

Я хотел сказать ему еще что-то, но Русский язык увел его на возвышение, устроенное в центре зала, усадил в кресло и, обращаясь к присутствующим, сказал:

— Сегодня мы с вами чествуем Стилистику! Мы долго ждали этого дня. И вот Стилистика среди нас. Это не только большая честь, нс и огромная ответственность. Стилистика будет не только наслаждаться атмосферой нашего карнавала, не только смотреть, как мы веселимся, но и примет активное участие в наших маленьких импровизированных дискуссиях. Я прошу вас иметь в виду, что по программе нашего праздника каждый, на ком есть карнавальный костюм, может задать вопрос Стилистике и обязан ответить на вопрос, заданный ему Стилистикой. В случае каких-либо недоразумений прошу обращаться ко мне. Тут грянула музыка, завертелся подвешенный к потолку зеркальный шар, освещаемый разноцветными огнями, и начался карнавал, подобного которому не было еще в истории русского языка.

Пользуясь танцевальной суматохой, мы увели Ивана Яковлевича в коридор и стали спрашивать, как нам вести себя в создавшейся обстановке. Откровенно говоря, мы изрядно струхнули, предполагая, что он по своему обыкновению заставит нас отвечать на задаваемые ему вопросы. Но он успокоил нас, сказав, что сегодня в виде исключения наша роль будет заключаться в подливании масла в огонь. Это нас вполне устраивало, и мы в самом хорошем расположении духа, как говорится во многих сочинениях, вернулись вместе с ним в актовый зал на прежнее место.

Первыми, кто накинулся на Стилистику, когда смолкла музыка карнавального галопата, были знаки препинания.

— Стилистика, Стилистика! — закричали они, обступая ее плотным кольцом, — скажи, что ты о нас думаешь?

— Думаю, что вы народ боевой, задорный и весьма полезный.

— Не хитри, Стилистика, говорят, ты нас презираешь и, где только можешь, перечеркиваешь!

— А за что вас любить, — сказал Леша Веретенников. — Из-за вас одни только неприятности да двойки.

— Молчи, малыш! —- сказал Восклицательный знак. — Пусть говорит Стилистика.

— Пусть, пусть, пусть, — пропищали Запятые, смешно подпрыгивая на тоненьких ножках.

— Могу добавить, что знаки препинания имеют огромное значение при стилистическом оформлении мысли.

— Правильно, — хором сказали знаки препинания, — очень, очень большое значение!!!

— А ну скажи, Стилистика, кто из нас красивее? — спросила Точка с запятой, кокетливо поправляя шелковый бант, лихо торчавший на макушке.

— Все вы — красавцы расписные, у каждого своя стать, свой характер.

— И свой гонор, — добавил я с опаской, но замечание мое было пропущено мимо ушей. Тут Вопросительный знак, стоявший до этого в стороне, вышел вперед, взобрался на услужливо подставленную ему спину Многоточия и спросил на низких нотах:

— Станиславского знаешь, Стилистика?

— Знаю.

— А что он сказал про меня?

— И про меня? — воскликнул Восклицательный знак.

— И про нас? И про нас? — закричали Точки, Двоеточия, Запятые. — Скажи, Стилистика!

— Скажу. Станиславский, как никто другой, понимал природу знаков препинания и высоко оценивал их эстетическую роль в нашей речи. Он говорил актерам, ораторам и всем, кто занимается публичными выступлениями, что «точка, запятая, вопросительный и восклицательный знаки и прочие имеют свои, им присущие, обязательные голосовые фигуры, характерные для каждого из них. Без этих интонацийони не выполняют своего назначения. В самом деле, отнимите от точки ее финальное, завершающее голосовое понижение, и слушающий не поймет, что фраза окончена и продолжения не будет. Отнимите от вопросительного знака характерное для него особое звуковое «квакание», и слушающий не поймет, что ему задают вопрос, на который ждут ответа.

В этих интонациях есть какое-то воздействие на слушающих, обязывающее их к чему-то: вопросительная фонетическая фигура — к ответу, восклицательная — к сочувствию и одобрению или к протесту, две точки — к внимательному восприятию дальнейшей речи и т. д. Во всех этих интонациях — большая выразительность».

— А я где-то читала, что обо мне Станиславский особенно тепло отзывался, — сказала самая симпатичная Запятая, — скажи им, Стилистика, пусть знают все.

— Да, красавица, о тебе этот великий мастер речи отзывался особенно тепло. Вот его слова: «Самое замечательное в природе запятой то, что она обладает чудодейственным свойством».

— Слышите, слышите, чудодейственным свойством, — восторженно зашептали Запятые.

«Ее загиб, точно поднятая для предупреждения рука, заставляет слушателей терпеливо ждать продолжения неоконченной фразы... Если бы вы знали, какое наслаждение при длинном рассказе или фразе... загнуть фонетическую линию перед запятой и уверенно ждать, зная наверное, что никто вас не прервет и не заторопит».

— Наслаждение, огромное эстетическое наслаждение! — воскликнула Запятая. — Надо, чтобы об этом узнали все школьники от мала до велика.

— Надо, надо, надо, — проскандировали остальные Запятые и стали целовать свою подружку.

— А что обо мне сказал Чехов, не помнишь, Стилистика? — спросил Восклицательный знак.

— Как же, помню. У Чехова есть даже рассказ, который называется «Восклицательный знак».

— О!!! — вздохнули знаки препинания. — Целый рассказ!!!

— Да, представьте себе! В этом рассказе великий писатель изобразил старого чиновника — коллежского секретаря Перепелкина, который никак не мог вспомнить, где же в казенных бумагах ставится восклицательный знак, и восклицал: «Что за оказия! Сорок лет писал и ни разу восклицательного знака не поставил... Гм!.. Но когда же он, черт длинный, ставится?..

— Этот знак ставится, — напомнила ему жена, — при обращениях, восклицаниях и выражении восторга, негодования, радости и прочих чувств».

Выслушав замечание жены, старый чиновник задумался, — говорит Чехов: «Сорок лет писал он бумаги, написал он их тысячи, десятки тысяч, а не помнит пи одной строки, которая выражала бы восторг, негодование или что-нибудь в этом роде... И прочие чувства... — думал он. — Да нешто в бумагах нужны чувства? Их и бесчувственный писать может...»

— А про меня Чехов ничего не сказал? — спросило Многоточие.

— Про тебя, прелесть моя, Чехов специально ничего не говорил, но пользовался тобою в своих рассказах исключительно точно и умело, а вот Салтыков-Щедрин в одной гениальной сценке изобразил молодого чиновника, наставившего в деловой бумаге уйму многоточий и получившего от своего начальника такое замечание: «Что же это вы, молодой человек, многоточий-то наставили? Многоточие волнение чувств обозначает, а какое же волнение чувств может быть в казенной бумаге?»