Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Прямое назначение ремесла гробовщика состоит в том, чтобы обеспечивать материальную сторону похоронного обряда. Здесь гробовщик – хранитель обычаев, традиций, связанных с завершением земного пути человека, он непосредственно участвует в ритуале похорон, проходящих под знаком церковной службы – отпевания, панихиды, – основной смысл которой состоит в том, что умерший подразумевается только перешедшим в мир иной. В смерть как в абсолютный конец добрый христианин не должен верить. Дело осложняется тем, что сознание Адриана не совсем христианизировано, оно сохраняет в связанном виде фольклорные, полуязыческие представления о живых покойниках.

Французский ученый Л. Леви-Брюль обобщил огромный этнографический материал, изучая специфику особенностей первобытного сознания. В своей книге «Сверхъестественное в первобытном мышлении» он писал о культе покойников так: «… покойники являются в действительности для первобытного человека живыми, только перешедшими из настоящего мира в мир иной. Они сделались там невидимыми, неосязаемыми и неуязвимыми, по крайней мере в обычной обстановке и для обыкновенных людей. Не считая этого, условия, в которых они живут, существенно ничем не отличаются от тех условий, в которых они жили в этом мире. Они имеют те же потребности. Неспособные удовлетворить их самостоятельно, они в силу этого зависят от живых, подобно тому, как живые, в свою очередь, зависят от них … Мир покойников поддерживает таким образом постоянные сношения с миром живых … Почти во всех первобытных обществах к покойникам относятся так же, как к соседям, с которыми ни за что не хочется испортить отношения» [150] .

Реформация и Просвещение изменили мироощущение европейца: в протестантских странах удельный вес церковного таинства в религиозной жизни человека оказался сведенным к минимуму; земная, бытовая, хозяйственная, общественная деятельность эмансипировалась в обыденном сознании от религиозного переживания. Одним из следствий этого процесса явилось то, что запредельный, загробный мир все отчетливее стал осознаваться как своего рода «художественный образ», ни в коей мере не являющийся реальностью, способной всерьез вмешаться в земную деятельность человека.

Еще раньше приглашения мертвецов на пир, в беседе-знакомстве с соседом-сапожником Готлибом Шульцем о достоинстве каждого ремесла проявляется через стилистическую игру любопытный смысл подозрительной активности мертвеца в сознании гробовщика. Хотя беседующие приходят к видимому согласию, это взаимопонимание оказывается фиктивным, ибо говорят сапожник и гробовщик хоть и на русском языке, но все же по существу на разных языках.

««Каково торгует ваша милость?» – спросил Адриан. – «Э-хе-хе, – отвечал Шульц, – и так и сяк. Пожаловаться не могу. Хоть, конечно, мой товар не то, что ваш: живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет»».В устах немца «мертвый без гроба не живет» – шутка, каламбур, обыгрывающий абсолютность смерти тем, что про мертвеца говорится как про живого. Эта шутка еще отчетливее подчеркивает выпадение ремесла гробовщика из закономерностей «живых» ремесел, с точки зрения немца. Однако Адрианом шуточный смысл переносного значения глагола «живет» в адрес мертвеца не может быть уловлен. Его ответ лишен всякой шутливости и подтверждает и подхватывает прямой смысл глагола «живет»: «Сущая правда, – заметил Адриан; – однакож, если живому не на что купить сапог, то, не прогневайся, ходит он и босой; а нищий мертвец и даром берет себе гроб». Адриан восстанавливает «покачнувшееся равновесие» [151] тем, что для него нет разницы принципиальной между клиентом гробовщика и сапожника. Неизменно думающий лишь о выгоде, наш гробовщик констатирует, что нищий всегда наносит ущерб мастеровому – и тем, что ходит при жизни без сапог, и тем, что по смерти даром берет гроб. Обыгрывание в тексте повести немецкого наречия в русскоязычной среде как «наречия, которое мы(то есть весь русский мир, включая и читателей повести. – О. П) без смеха доныне слышать не можем», – предваряет этот разговор и дает ключ к пониманию того факта, что взаимопонимание отсутствует между немцем и гробовщиком. Ведь немец в повести говорит на чистейшем русском языке. Пушкин не дает никакой имитации немецкого акцента. Дело принципиально в другом: за словом «смерть» у немца совсем иной круг идей и представлений, нежели у русского простолюдина. Тайна «нашего» гробовщика – в его принадлежности к простонародной культуре, которая не знает абсолютной границы между миром живых и миром мертвых. Стихотворение А. С. Пушкина «Утопленник» имеет жанровое определение «простонародная сказка» и демонстрирует, как покойник, правильно не похороненный, может вторгаться в жизнь живых.

Работница, раздевающая пьяного Адриана, своей реакцией на его желание пригласить на новоселье «мертвецов православных»подтверждает, что это дело принципиально возможное, но только страшное и нечестивое. Она говорит: «Что ты, батюшка?.. Перекрестись! Созывать мертвых на новоселье! Экая страсть!»Итак, то, что мыслится как фантастика просвещенным читателем, оказывается допустимым в кругу народных представлений. Адриан же божится, что он задумал это дело всерьез: «Ей-Богу, созову… и на завтрашний же день. Милости просим, мои благодетели, завтра вечером у меня попировать; угощу, чем Бог послал». То, как Адриан мыслит свои отношения с миром мертвых, носит характер живых, земных, добрых отношений. С его точки зрения, человек, умирая и становясь тем самым его клиентом, делает для него доброе дело, является «благодетелем» гробовщика. В свете такого понимания приглашение благодетеля на пир есть поступок, освящаемый и поддерживаемый в русской жизни пословицей «долг платежом красен» . Этот принцип организует доброе единение людей живых, и эта пословица введена в текст повести чуть раньше приглашения мертвецов, когда «толстый булочник и переплетчик. под руки отвели Юрку в его будку, наблюдая в сем случае русскую пословицу: долг платежом красен».

Адриан, желая отблагодарить своих «благодетелей» за их благую роль в деле приобретения нового дома приглашением на пир, «наблюдает» ту же русскую пословицу.

У приглашения мертвецов на пир есть два обоснования – тайное и явное. Явное открыто заявляется Адрианом как поступок чести: его нравственное оправдание – долг благодарности. Тайный же смысл в том, что Адриан поссорился с миром живых людей, когда ему открылось, что они понимают его ремесло как плутовство. Адриану жизненно необходимо снять с себя все обвинения: и в кровожадности палаческого свойства, и в цинизме карнавального шутовства, и в плутовстве, якобы неотъемлемо присущих его профессии. По разумению Адриана, достоинство его ремесла и его честь ремесленника могут и должны засвидетельствовать его «заказчики» своей явкой на пир.