Арам Асоян - Данте в русской культуре

Книга «Stigmata» вышла в свет в феврале 1911 г., а в сентябре Эллис уехал в Германию и сделался фанатичным приверженцем антропософского учения Рудольфа Штейнера, чьи сочинения «Тайное знание» и «Теософия» он уже год популяризировал среди сотрудников символистского издательства «Мусагет» [771]. Эллис писал из Германии организатору «Мусагета» Э. К. Метнеру о Штейнере: «…для меня единственно совершенный человек, ибо в S-re я вижу пришествие сверхчеловека…» [772]Со свойственной ему экзальтацией Эллис взывал к Метнеру. «Идите к Нему (Штейнеру. –A.A.) со всеми сомнениями, ругайте Его, царапайте, вопите, орите, воззрите, и Вы заплачете, как не плакали с первой любви. Но не избегайте Его. Идите к Нему. Как жить без Учителя?» [773]

Под влиянием нового увлечения Эллис, «монодеист во всем» [774], стал утверждать, что ключ к дантовской поэме есть только у оккультистов [775]. В этом пиетете перед оккультным знанием он не был одинок. Как отмечает Г. В. Нефедьев, существовали определенные предпосылки для сближения символизма и оккультизма. «К ним, во-первых, – пишет он, – относится лежащее в самой сути символизма учение о символе, аккумулирующее всю многовековую историю представлений (в том числе и оккультных) о нем как о связующем звене между миром феноменального и ноуменального, как об идеальном выразителе божественных эйдособ и т. д. Во-вторых – идея синтеза, представленная теософским (и соловьёвьевским) синтезом „науки, религии и философии“, христианства и буддизма, Западай Востока. Кроме того, в самом символизме культивировалась идея синтеза искусств и стремление к синкретическому творчеству вообще. И, наконец, в-третьих, символизм (как, впрочем, и оккультизм), возникший как реакция на позитивизм и материализм своей эпохи, являлся одновременно нигилистической реакцией на кризис традиционных религий и религиозного сознания. Это предопределило его неконфессиональный характер и, как следствие, интерес к неортодоксальным, „побочным“ мистическим учениям (гностицизм, магия, сектанство, каббалистические учения, масонско-розенкрейцеровская теософия и др.), рассматривающимся как „позитивный отправной пункт при движении к синтезу, осуществляемому эклектичной, мозаичной религией искусства“» [776].

Очарованный оккультизмом, Эллис писал Метнеру: «Вы не понимаете Данта, автора пятого евангелия, специального евангелия для поэтов и рыцарей… Вы не плакали от ужаса еды, мерзости пола и власти сна. Между тем, истинная любовь та, которая требует лишь поцелуя края одежды и не может идти дальше совместных видений, снов, вздоха…

Во всяком случае Ницше прав: Христос поднес Амуру яд. Он не умер, а выродился в порок. Не умер от плоского экзотерического христианства; мы, оккультисты, добьем Амура, и он станет Дантовским Amore; не пухлым розовым мальчиком, созданным фантазией греков… а строгим мужем, Архангелом, с грозной складкой на челе, в длинной белой одежде, с гигантскими крыльями, держащим в одной руке огненное, трепетное сердце Данте (аллюзия на один из мотивов „Новой Жизни“, которую Эллис, как сообщал он в 1907 г. Метнеру, перевел к тому времени наполовину. – A.A.), а в другой целомудренно закутанную, спящую Беатриче. Любовь – причастие! Не верю, чтобы Вы не чувствовали этого бога любви… Я все больше и больше понимаю средние века с их… святой ясностью разграничения: небесное, телесное, духовное» [777].

Стремление Эллиса склонить Метнера к оккультизму и превратить новый журнал «Мусагета» – «Труды и дни», который Эллис называл «Ш-ей думой гибнущего символизма», в антропософский рупор, наталкивалось на решительное сопротивление Метнера. Он строго придерживался культуртрегерской линии и полагал, что только ориентация на «великие тени» прошлого способна спасти символистов от «лжи декадентских вывертов». С этой целью в «Трудах и днях» им были инициированы специальные отделы «Wagneriana» и «Goetheana», а во вступительном слове редактора к первому выпуску нового издания Метнер постарался четко определить точку зрения журнала на взаимоотношения религии и искусства: «… сходя с высот отрешенного от мира благочестивого делания, определяясь ближе для жизни всех… религия неизбежно вступает в отношения соподчиненности с культурным творчеством, с искусством и философией, нисколько не теряя при этом и своего сверхкультурного значения; с другой стороны, культура… не должна стать служанкой теологии или внецерковной формы религии, например, теософии» [778].

Это заявление вызвало замечание со стороны Вяч. Иванова. «… Религия, – поправлял он Метнера, – не как внутренний свет, но кактаинство, – внекультурна. Соподчинять таинства явлениям культуры значит отрицать религию» [779]. Вместе с тем он разделял позицию редактора относительно намерений Эллиса, который в это время уговаривал Метнера: «Конечно, Мусагет должен остаться на платформе культуры, но считаться с оккультизмом – должен» [780]. С энтузиазмом неофита он рассуждал в «Мюнхенских письмах»: «Могли ли думать первые поклонники и комментаторы „Commedia Divina“ Данте, что в этой „самой средневековой из самых средневековых книг“, что не раньше, как через шесть веков, в эпоху наименьшего интереса именно к средним векам, и в стране, которая никогда особенно не интересовалась особенно Данте, впервые в беспристрастно научной и абстрактной форме развернется тайная схема и обнажится гигантский остов, по которому построено все грандиозное зданиетрех загробных миров Данте и истолкуется точный смысл его звездного странствия в Paradiso. Я говорю о строго объективных построениях современного научного оккультизма.

Трудно представить себе, чтобы Данте, совершенно наивно и с совершенной основательностью поющий

или говорящий далее, что в глубине вечного Света он увидел, как

в то же время согласился бы с причислением его к представителям католической традиции в средневековой литературе и считал бы себя этим окончательно исчерпанным.

Все сказанное, – отмечал Эллис, – точно применимо и к символизму» [781].

Но после годичного пребывания в Дегерлохе, где Штейнер читал лекции по антропософии, Эллис взбунтовался против учителя, обвиняя его в профанации эзотерического знания, опошлении эзотерики педагогикой и все еще убеждая Метнера, что путь «Мусагета» должен идти через символизм к оккультизму, решил отмежеваться от Штейнера. «Я человек XIII века, – писал он, – я горжусь этим, всю жизнь буду бороться со всеми шестью веками позднейшими, даже со S-г'ом, коль Он, забывая традиции… Грааля [782], устраивает синтезы [783] – с современной пошлостью… Без аскезы, избранничества, благодати, замкнутости… я не понимаю оккультизма и вижу в нем своего рода „мистический анархизм“, аукцион Святой чаши…» [784].