Василий Розанов - О писательстве и писателях. Собрание сочинений [4]

И целовал бы ноги ему, руки ему, этому «ученому», застенчивому, бегущему от толпы… Уединенному и тихому.

* * *

Так что Достоевский спорил против «паричка» науки, а не против души науки, которая есть и бессмертна, и велика…

Каким стыдом, каким невыносимым стыдом залилось бы лицо Белинского, если бы ряд друзей-писателей, покойные Боткин, Грановский, Герцен, Грубер, наконец Гоголь и Лермонтов, войдя в его комнату, похлопали бы его по плечу и сказали:

— Ну, неистовый Виссарион, потрудился ты! Столько лет стоял на посту критики. Можно сказать, хранил честь литератора и отстаивал достоинство литературы. И уже болен, ослаб… Но не кручинься. Нет заслуги, которая бы не наградилась, и нет звезды, которая не воссияла бы. Вот билет, детина. Приходи. Устраивается:

ВЕЧЕР В. Г. БЕЛИНСКОГО

— Я, Герцен, беру выяснить перед публикой: 1) «Общественное значение идеалов Белинского»; Боткин прочтет эстетическое mot [290]: «Белинский и Пушкин». Потом одна дама поиграет на рояли… что ты любишь? чего тебе хочется? 2) Лермонтов прочтет «Пророк» — стихотворение, где он разумеет тебя и, наконец, 3) Грановский прочтет: «Были ли критики в древнем Риме, отчего их не было и что от этого произошло», — все с намеками на тебя и упоминаниями о тебе. Потом хор, кантата, — и прения о прочитанном; т. е. в сущности — о тебе .

— Да, да! Со всех сторон! — подтвердил бы другой приятель. — И все, Виссарион, о тебе! Все о тебе , наш великий критик, гордость нашей литературы, слава текущих дней!!

Что почувствовал бы Белинский?! Нельзя и вообразить!! Но прежде всего нельзя и вообразить, чтобы друзья Белинского, или просто писатели того прекрасного и благородного времени , задумали подобное осквернение и Белинского и литературы . Ибо Белинский, при этом предложении приятелей или при таком предприятии вообще петербургских литераторов, залился бы краскою стыда и воскликнул:

— Позор! Позор!!.. Вы с ума сошли. Неужели в целой России вы, светлые головы ее, не нашли другого предмета, чем занять внимание публики, не нашли никакого интереса, русского или всемирного, о чем бы поговорить, побеседовать между собою. Да что я, покойник, что ли, чтобы обо мне говорить: «сей человек служил верой и правдой» и проч. и проч.? Или я Нерон, который, пропев песнь, ожидал увенчания публики? Или, наконец, я — мертвая лягушка, которую потрошат в анатомическом театре? Ругать, хвалить и, наконец, разбирать , « доискиваться смысла » и проч. и проч., можно в критике, можно в журналах, в газетах. Там можно и «разнести по косточкам» и «вознести до неба», как вот я живого Гоголя или тоже живого Фаддея Булгарина. Но ВЕЧЕР Ф. В. БУЛГАРИНАмогли бы устроить только его приятели по негласной службе. А ВЕЧЕР Н. В. ГОГОЛЯэтого просто и представить себе нельзя, иначе как пародии, шутки, только на маслянице , когда ходят все ряжеными, и только у приятеля на дому , и то лишь у такого, у кого водится дома водка, чтобы можно было потом всем перепиться.

Но го было 60 лет назад! Времена переменились. Страшно изменилось существо писателя . Изменилась душа русского человека… Слиняло одно лицо на нем. И зарумянилось другое лицо. И это румяное, самодовольное, признаюсь — глуповатое лицо, похожее на масляничный блин с завернутою в него семгою, заявляет, публикует и печатает:

ВЕЧЕР КУПРИНА,

посвященный всесторонней оценке этого писателя, в чтениях профессора N. N., поэта М. М., критика L. L.

С музыкальным отделением. После — прения.

Так было два года назад. Просто, было мучительно читать… Неужели тогда Куприн пошел на этот вечер ? И слушал 2–3 часа, как его все хвалили и хвалили, т. е., конечно, под видом и предлогом якобы «критики», «разбора» и «анализа». И вот теперь, вообразите, я получаю повестку, где прописано:

Литературно-музыкальный вечер , посвященный произведениям ФЕДОРА СОЛЛОГУБА.

Вступительное слово Е. В. Аничкова: «Стыд и бесстыдство 80-х годов перед судом Чехова и Соллогуба— Зависимость личности от коллектива и детерминизм явлений, как основные данные миросозерцания Соллогуба. — Поруган-ность Красоты. — Надо быть злым. — Добро и Красота в слиянии двух правд — Правды-Обыденщины и Правды-Поэзии».

Романсы из «Ваньки-Ключника» Соллогуба. Исполн. г-жа Акцери (и еще две г-жи).

«Сказочки», его же, прочтет О. Э. Озаровская.

«Пролог» из трагедии «Победа Смерти» и сцену из новой драмы «Заложники жизни»… прочтут такие-то.

Сцены из «Мелкого Беса»- и «Тяжелых слов» — прочтут такие-то.

Детские песенки и мелодекламации, — музыка…

«Гимны Родине»…

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

«Чертовы качели»…

По «сцене из новой драмы», которую, очевидно, можно было получить только из рук автора, нельзя не заключить, что объект «Вечера» есть до некоторой степени и субъект его, т. е. принимал хотя бы некоторое участие в его созидании, устройстве и, может быть, в самом замысле… Можно ли же представить себе Белинского, Добролюбова, Грановского, представить Лермонтова или Гоголя, представить Островского, Толстого, Гончарова, говорящими: «Господа, устроимте вечер обо мне »; или: «Господа, если обо мне хотите читать и меня класть на музыку: так вот вам новая неожиданная вещь. Будет занимательнее».

Просто, какой-то ужас… Где же это лицо у человека, — то лицо, которое вопреки желанию, разуму, неожиданно все выдает, неудержимо покраснев … Я не говорю о Соллогубе, который, очевидно, поддался какому-то завертевшемуся около него вихрю: я говорю о коллективном «лице» всех устроителей… Как не почувствовалось того невольного сжимания горла, когда вы говорите невыносимо-неловкую вещь; или вот этой краски , застенчивости , когда делаете явную бестактность.

«Вечер об Евдокии Растопчиной»… еще кое-как можно представить. «Великосветская забава»… Можно представить себе, что Манилов согласился бы, если бы вкрадчивый Чичиков предложил устроить «Публичный вечер, посвященный рассмотрению планов Чичикова и Манилова».

— «Очень приятно», — проговорил бы Манилов. Ноздрев всеконеч-но и живейшим образом принял бы участие в «Вечере, посвященном описанию его порывов, успехов и неудач». Наконец, если перейти к писателям, то отчего не представить «Вечер о Поль-де-Коке»; но, например, «Вечер о Гизо» совершенно нельзя представить; и немыслим «Вечер о Шиллере». Вообще, это любопытно, о ком можно и о ком нельзя представить . «Вечер о веселых старичках из «Стрекозы» — можно: но как представить «вечер о суровых юношах из «Русского Богатства»?! Что же все эти «разницы» показывают? Что ни о чем настроенном серьезно и хоть чуть-чуть торжественно — нельзя , ни о чем озабоченном, тревожащем — нельзя , и можно только о беззаботном , о пустом … Обобщенно: о том, что не имеет темы существования !