Саша Кругосветов - Заметки в ЖЖ

Чистый (спектральный) зеленый, а также цвет листьев и травы действует на нервную систему положительно: успокаивает раздражение, снимает усталость, умиротворяет, бодрит, дает разрядку нервного напряжения. Иными словами, психологическое воздействие его обратно действию красного.

Спектральный синий вызывает ощущения покоя, неподвижности, глубины пространства; внушает серьезность, миролюбие, одухотворение, религиозные чувства. С синим связан флегматический темперамент. Это цвет идеала, духовной красоты. Длительное воздействие синего изолирует от реальности, погружает в некий иной мир, свободный от забот и суеты, от власти момента. Синий дает ощущение вечности.

Тонизирующий цвет, возбуждение от него несколько менее, чем от красного, но раздражающее действие чуть ли не больше, чем у красного. Психологи видят источник этого раздражения в неустойчивости оранжевого, в его колебаниях от красного к желтому и обратно.

Промежуточный между синим и зеленым. Богат разновидностями и оттенками – от светло-синего (называемого в просторечье голубым) до бирюзового (типа восточной бирюзы или египетской фритты). В наше время чаще всего встречаем в своем окружении типографский и компьютерный «cyan» – ядовито-голубую краску. Природные голубые, конечно, успокаивают, затормаживают очаги раздражения в коре головного мозга, но искусственный «cyan» даже в небольших дозах нервирует и утомляет. Он хорош только при подмешивании к нему желтого или красного, смягчающих его ядовитость.

Крайний цвет оптической области (спектра) – самый коротковолновой. Фиолетовый – это как бы угасший красный. Такой красный, на который набросили синий покров тьмы. «Главное его свойство – двойственность воздействия на психику: он и возбуждает, и угнетает, он соединяет эмоциональный эффект красного и синего цветов, одновременно притягивающий и отталкивающий, полный жизни и возбуждающий тоску и грусть», – писал С. Рубинштейн, советский психолог и философ. «Фиолетовый не столько оживляет, сколько вызывает беспокойство» (Гете).

Приведенные описания дают вариантные описания психологического воздействия цветов. Но, в целом, они не противоречат индийским канонам цветных раса.

Насколько я знаю, Сэлинджер не высказывался о символах, закодированных в его книгах. Он вообще почти не высказывался публично о себе, о своих взглядах на жизнь и на литературу.

Писатель-классик, писатель-загадка, на пике карьеры объявивший об уходе из литературы и поселившийся вдали от мирских соблазнов в глухой американской провинции. Его книги, включая культовый роман «Над пропастью во ржи» (Ловец во ржи), стали переломной вехой в истории мировой литературы и сделались настольными для многих поколений бунтарей: от битников и хиппи до представителей современных радикальных молодёжных движений.

Ушел из жизни в 2010 и оставил множество загадок. Многие пытались разгадать темные места в его книгах, приоткрыть занавес его личной жизни. Вышло несколько его биографий. И. Галинская еще в 1985 написала книгу «Тайнопись Сэлинджера». В интернете можно найти несколько очень интересных лекций Андрея Аствацатурова: «Загадка Сэлинджера», «Сэлинджер и Апдайк – искушение богооставленностью», «Джером Д. Селинджер. „Девять рассказов. Поэтика“». Пытался промоделировать жизнь Сэлинджера и современный французский прозаик и критик Ф. Бегбедер в своей книге «Уна & Сэлинджер».

Высказывались мысли о том, что Сэлинджер использовал индийскую эстетику и концепцию «цветных раса » в своих рассказах. Так ли это на самом деле? Очень даже возможно. Совпадений много. Сэлинджер интересовался дзэн. В его рассказах можно найти размышления персонажей о дзэн-буддизме. Много сюжетных совпадений, связанных с традициями индуизма. Насколько он сам серьезно относился к этому? В какой степени это было его иронией? Какой выход он нашел для себя лично в нашем жестоком и бессмысленном мире? Все это остается загадкой для нас. Которая, возможно, никогда не найдет своего разрешения.

Но то, что книга «Девять рассказов» написана под влиянием «Натьяшастры» и «Света дхвани», это, видимо, верно. Девять рассказов – девять раса . И порядок их расположения в книге совпадает с порядком перечисления раса . Литературные приемы, используемые в этих рассказах, а также символика цветов, используемых в разных раса , все это неоднократно напоминает нам о родственных связях «Девяти рассказов» с индийской эстетикой.

Теперь коснемся десятой раса – поэтического настроения родственной нежности, близости, для которого цветного эквивалента, мне кажется, нигде не обозначено. Сэлинджер придавал, видимо, особое значение этим чувствам и переживаниям. Именно десятой раса он посвятил несколько своих книг, посвященных семье Глассов: «Выше стропила, плотники», «Френни», «Зуи», «Симор. Знакомство», «Хэпворт 16, 1924». Сюжеты о семействе Глассов и сопровождающие их настроения родственной нежности мы найдем также в некоторых из «Девяти рассказов»: «Отличный день для банановой сельди», «Дядюшка Виггили в Коннектикуте», «В ялике», возможно – в «Посвящается Эсме, с любовью и сердоболием».

Мы с вами ограничимся девятью цветными раса .

«Девять рассказов» – девять жемчужин в творчестве Сэлинджера. Недаром их создателя авторитетные литературные критики называют рассказчиком от Бога. Его творчество – глубоко и значительно, речь – богата и блистательна, герои – искренни и незабываемы, стиль прозы – безупречен.

Сэлинджер завораживает нас, он умеет писать о каких-то будничных, вроде бы ничего не значащих делах так, что у нас сразу в голове возникает театральная мизансцена и вырисовывается характер.

«Телефон звонил, а она наносила маленькой кисточкой лак на ноготь мизинца, тщательно обводя лунку. Потом завинтила крышку на бутылочке с лаком и, встав, помахала в воздухе левой, еще не просохшей рукой. Другой, уже просохшей, она взяла переполненную пепельницу с диванчика и перешла с ней к ночному столику – телефон стоял там. Сев на край широкой, уже оправленной кровати, она после пятого или шестого сигнала подняла телефонную трубку.

– Алло, – сказала она, держа поодаль растопыренные пальчики левой руки и стараясь не касаться ими белого шелкового халатика, – на ней больше ничего, кроме туфель, не было – кольца лежали в ванной.

– Да, Нью-Йорк, миссис Гласс, – сказала телефонистка.

– Хорошо, спасибо, – сказала молодая женщина и поставила пепельницу на ночной столик».

Может быть, кто-то вспомнит описание Хемингуэя, как старик закидывал на пальцы и закреплял веревку в своем знаменитом «Старике и море». Та же магия, то же «делание» нечто из ничего.