Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?

Поэт был в возбуждении. Он спешно бросился искать секундантов, граф Соллогуб был в нерешительности, тогда Пушкин обратился к Данзасу, своему лицейскому товарищу, и дело было решено. Дантес и Пушкин стрелялись. Предсказание свершилось. В 37 лет поэт погиб от руки белобрысого иностранца, потому что ни одна русская рука не смогла бы выстрелить в Пушкина. Это понимал и сам поэт, настойчиво пытаясь спровоцировать дуэльную ситуацию. Он решил одним махом разрубить все проблемы, которые опутывали его клубками грязной клеветы, материальной зависимости и царского «участия» в его семейных делах.

Может быть, барон Геккерн, сыгравший в этой истории самую подлую роль сводника и автора анонимного «диплома», и оказался в чем-то прав, когда написал матери Дантеса: «Жоржа не в чем упрекнуть, его противником был безумец, вызвавший его без всякого разумного повода, ему просто жизнь надоела, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир».

Можно просто удивляться некоторым пушкинистам, которые, как, например, Д. Благой, считают так: «Трагически, безвременно пресеклась жизнь Пушкина, по форме дуэль – “поединок чести”. Но по существу, как об этом наглядно свидетельствует вся преддуэльная история, жизнь поэта была пресечена бесстыдной и беспощадной политической расправой».

Никакой политической расправы. не было, просто светская жизнь с ее определенными законами, с ее свободой общения, некоторой вольностью поведения, с ее сплетнями, пересудами, мотовством и строгими придворными правилами оказалась Пушкину не по плечу, хотя он всегда к ней стремился.

Импульсивный, обидчивый, ревнивый, злоязычный, гордый, Пушкин, как и любой другой гений, не мог жить по житейским законам обычного человека. Все его начинания приводили к финансовому краху, он хотел заработать много денег, но деньги текли у него сквозь пальцы, он рвался в высшее общество, а оно его отвергало и видело в нем не ровню себе, а лишь «сочинителя». Поэт хотел блистать своей красивой женой, но потом понял, что «бедному-то мужу во чужом пиру похмелье, да и в своем тошнит».

Человек с истерическим характером, особенно с таким ярко выраженным, как у Пушкина, не мог спокойно воспринимать все эти тяготы, обрушившиеся на него. Невроз, развившийся на этой почве, как ощущение краха всех надежд, в том числе и в сексуальной сфере, толкал Пушкина к совершению поступков, отличных от поведения нормальных людей. Интуитивное предвидение будущих потрясений в материальной, моральной и, быть может, даже в творческой сфере вызвали такую бурную реакцию поэта, и, в конце концов, привели его к гибели.

Конечно, друзья его не были психологами, они не поняли его болезнь и не помогли ему. Только уже после смерти поэта, они пытались понять психологию поступков его, анализируя факты и события, произошедшие после дуэли. «Пушкин, – писал Вяземский после смерти своего друга, – был прежде всего жертвою (будь сказано между нами) бестактности своей жены и ее неумения вести себя, жертвою своего положения в обществе, которое, льстя его тщеславию, временами раздражало его – жертвою своего пламенного и вспыльчивого характера, недоброжелательства салонов и, в особенности, жертвою жестокой судьбы, которая привязалась к нему, как к своей добыче, и направляла всю эту несчастную историю».

Я бы добавил к этому высказыванию, что Пушкин был прежде всего жертвой своего невроза, в основе которого лежал конфликт между его характером, сформированным агрессивным и высокоэнергетическим «либидо», и его личностным, субъективным «Я». Характер толкал его к творчеству и сексуальным связям, «Я» направляло его к жизни спокойной, светской и независимой. Конфликт внешний и внутренний был налицо. Внутренний конфликт – снижение энергетики «либидо», падение агрессивности в смысле творчества, новых порывов, сексуальной активности. Крушение «инцестуального» идеала как недостижимого совершенства в образе Натали, ощущение горечи за несбывшиеся мечты, за неудавшиеся начинания – все это схлестнулось с внешним конфликтом между обществом и поэтом, между Геккернами и его семьей, между материальным неблагополучием и личной зависимостью от государства в лице царя и чиновников. Этих конфликтов психика поэта не вынесла. Гибель его стала не самым лучшим, но наименее для Пушкина болезненным способом их разрешения.

Женщины были постоянными спутницами жизни поэта; весь «Донжуанский список» его увлечений живо рисует нам богато одаренную в сексуальном плане натуру и пламенный темперамент. Самые разнородные чувства уживались в этом удивительном характере: и «бесстыдное бешенство желаний», внушаемое мессалинами типа Закревской, и нежная, полуплатоническая симпатия к милому подростку, которым была Катенька Вельяшева, и светлое преклонение перед «Мадонной», – Н. Н. Гончаровой, и могучая, отравленная ревностью страсть, которую он испытал к Собаньской, и вечный благоговейный трепет при воспоминании об одной из всех, единственной и таинственной NN.

Поистине, не было сердечной жизни более разнообразной. О женской любви, женской ласке поэт всегда мечтал, как о последнем прибежище, как о надежном щите против превратностей судьбы. Но именно женщина и явилась одной из причин его гибели; скорее всего, даже и не причиной, а поводом. Марина Цветаева очень верно, хотя немного резко, заметила: «Наталья Гончарова просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место. Как Елена Троянская – повод, а не причина Троянской войны, так и Гончарова – не причина, а повод смерти Пушкина, с колыбели предначертанной. Судьба выбрала самое простое, самое пустое, самое невинное орудие – красавицу».

Не будем слишком строго судить жену поэта, как ни жаль нам безвременной кончины его. Многие обвиняли Натали, особенно друзья Пушкина и почитатели его гения, даже такие как Вяземские, Карамзины, Вульфы. Суть этих обвинений хорошо выразила Е. Н. Мещерская-Карамзина: «Собственно говоря, Наталья Николаевна виновна только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж».

Действительно, по молодости лет она, будучи увлечена Дантесом, не смогла разобраться в сложности душевного мира Пушкина (такие выводы просто напрашиваются сами, и читатель, вероятно, тоже придет к ним после прочтения настоящей книги). Но позвольте, а разве все окружение поэта, такое блестящее, такое талантливое, такое умное и проницательное, разве оно сумело понять его гнетущее состояние духа, его пессимизм, его взбудораженность, его страдания и причину его, если можно так выразиться, буйства и жизненной нетерпимости (сильно продвинутый невроз)? Нет, конечно. «Все хотели остановить Пушкина», – как заметил граф Соллогуб, но никто не хотел его понять. Что же они тогда хотели от 25-летней женщины!