Маргалит Фокс - Тайна лабиринта

Во время учебы в архитектурной школе у Вентриса начался роман с одногруппницей. Лоис Элизабет Нокс-Нивен (друзья называли ее Бетти, или Беттс) была на несколько лет старше Вентриса. Письмо, которое написал 19-летний Вентрис другу семьи Науму Габо в начале 1942 года, отражает характерное сочетание сдержанности, честности и сухого остроумия:

Кажется, если все пойдет нормально, у нас будет ребенок примерно в ноябре следующего года – по крайней мере, Беттс передумала и хочет его оставить. Я не думаю, что было бы правильно прерывать новую жизнь, когда мир так нуждается в ней, независимо от риска. Социальная политика вмешивается в наши дела, и мы пытаемся решить этот вопрос. Но это все строго конфиденциально!

Майкл и Лоис поженились в Лондоне в 1942 году, а их сын Никки (“чудеснейший подарок из принесенных св. Николаем”, – записал Вентрис) появился на свет в начале декабря.

Когда родился сын, Вентрис был на войне: летом 1942 года его призвали в ВВС. Его письма Лоис из учебных лагерей, сначала в Англии, а затем в Канаде, выдают почти холмсовское рациональное устройство ума, ненасытное любопытство, юношеский романтизм, страстный гуманизм, дискомфорт от общения и – глубоко скрываемую нежность. Из лагеря в Йоркшире вскоре после рождения Никки 19-летний Вентрис пишет жене:

Сейчас я занимаюсь изготовлением массы пронумерованных ярлыков для доски в канцелярии. На них значится, кто где – в госпитале, в увольнении и т.д. [Ниже Вентрис нарисовал ярлык – : кажется, это предшественник ярлыков, которые помогут ему сортировать знаки линейного письма Б.]…

В перерывах и по вечерам я много занимаюсь самообразованием, но меня все сильнее раздражают чужие привычки. Люди приносят еду в библиотеку… их тяжелое дыхание, причмокивание… бесят меня, а есть и такие, кто все время трясет стол или, выходя, оставляет дверь открытой, а еще выстукивает ритм ногами…

Но все же я создал для себя, насколько смог, интеллектуальный оазис и только сейчас начал чувствовать, что могу вообще о чем-нибудь думать. Полагаю, что Никки – главная причина. Я намеренно не конкретизировал свои убеждения последние несколько лет – но став отцом, каждый хочет сделать свои идеи более определенными. Сделать это я могу, лишь постепенно находя важные для меня факты и понятия, а для этого я должен просматривать множество книг по многим темам. Я чувствую, что трачу время, читая художественную литературу и то, что не является документальным отражением жизни… Всякий… должен, прежде чем обучать своих детей, сам овладеть знанием. Вот почему я хочу знать основы всех этих дисциплин: из чего состоит материя; основы элементарной физики и химии; развитие Земли; как устроены растения и животные, и как они произошли из одной клетки; как развивался человек, и как он изобрел орудия труда; как развивалось общество; краткое описание мира: что происходит в различных странах, что они производят; как живут в разных странах; как развивалась наша цивилизация, и в каком она состоянии сейчас; какой техникой и изобретениями мы располагаем, как они появились и как работают – и то же самое касается всего, сделанного руками человека; как функционирует наше тело; как работает наш ум; и, наконец, каковы условия дальнейшей эволюции.

Это большая программа, и не все это сразу стоит вкладывать в ребенка. Но, я чувствую, ответственный человек, который не имеет ясных общих представлений обо всем этом, о том, каким был и является сейчас мир [включая несколько основных языков, чтобы понимать других людей], совершенно невежествен и не в состоянии помочь в осмыслении мира…

Таково мое отношение к этому сейчас. Прости, что это звучит как проповедь, но письмо – это неизбежно односторонняя дискуссия. И вот мысленный образ: ты вместе с Никки сидишь в прекрасном свете…

В программу своего “самообразования” Вентрис включил столько языков, сколько смог. Одним из них был русский, который он учил самостоятельно, чтобы писать Габо на его родном языке. “Мое знание [русского] языка постепенно улучшается, – сообщал Вентрис жене, – хотя я могу заниматься всего пару часов в неделю. Тем не менее скоро я смогу с ходу прочитать простенький текст. Когда я буду знать и испанский (самый простой из всех), у меня будет пять европейских языков, на которых говорит большинство людей”.

Вентрис не оставлял и линейное письмо Б. В ВВС он стал штурманом, и это занятие подходило ему: карты и математика, геометрия и логика интересовали его больше, чем сами полеты. “Это действительно была кабинетная работа, хотя и в воздухе”, – вспоминал одногруппник Вентриса Оливер Кокс. Вернувшись в Англию после подготовки в Канаде, Вентрис принял участие в бомбардировках Германии. Навигация давалась ему так легко, что, как пишет журналист Леонард Котрелл, “однажды он напугал своего капитана, приведя самолет из Германии по картам, которые сам нарисовал. Во время другого вылета он задал курс и, расчистив навигационный стол, погрузился в материалы по линейному письму Б. Самолет стонал, прожекторы тянули к нему свои пальцы, и взрывы зенитных снарядов сотрясали бомбардировщик”.

В конце войны Вентрис надеялся встретиться с Майрзом в Оксфорде и увидеть транскрипции Эванса. Но из-за своего владения языками он еще год оставался на службе, помогая допрашивать немецких пленных. Наконец, получив летом 1946 года отставку, он вернулся к жене и детям (дочь Тесса родилась весной) и возобновил учебу в Архитектурной ассоциации. Он также встретился с Майрзом и начал копировать надписи для публикации.

Летом 1948 года Майкл и Лоис Вентрис с отличием закончили училище и стали дипломированными архитекторами. Чтобы отпраздновать это событие, они оставили детей у родственников Лоис и вместе с Оливером Коксом совершили гран-тур по Европе. Но, когда они добрались до юга Франции, Вентрис, к удивлению спутников, стал настаивать на возвращении. Его догнало письмо от Майрза: тот звал Вентриса в Оксфорд для подготовки к печати Scripta Minoa II . Вентрис тут же отправился туда, присоединившись к Майрзу и Кобер.

Однако через день или два Вентрис сбежал из Оксфорда. Настоящие причины его выхода из проекта были известны лишь ему самому, но справедливо предположить, что, возможно, рядом с выдающимся археологом Майрзом и блестящим филологом Кобер Вентрису было очень неуютно.

Мы знаем лишь, что вскоре после прибытия в Оксфорд он вернулся в Лондон, отослав с вокзала безжалостное письмо Майрзу. Оно предвосхищает другое письмо, которое он напишет восемь лет спустя, в 1956 году, незадолго до смерти – снова отказываясь от важного проекта, снова подавленный сомнением, болью, стыдом.