Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

…Последний раз я общался с Мариком за два месяца до его кончины. Будучи уже тяжело больным, он, узнав о том, что я собираюсь в Ханой, несколько раз звонил мне, чтобы передать со мной какую-то редкую книгу своему любимцу Кы, которого он считал своим названным сыном. Конечно, я выполнил его просьбу и привез письмо от профессора Кы, который сегодня является во Вьетнаме лучшим специалистом по русской литературе. В городе Хошимине – бывшем Сайгоне я встретился с другим учеником Марика – Хыонгом, который сейчас возглавляет молодежный литературный журнал.

Мог ли я тогда думать, что в последний раз выполняю просьбу незабвенного нашего Марика? Он ушел от нас навсегда, но остались его ученики, его прекрасные книги – живое и материальное свидетельство того, что он прожил прекрасную жизнь и навечно оставил свое славное имя в истории российско-вьетнамских отношений, которые были в советском прошлом, да, по сути, остаются и сегодня, подлинно братскими отношениями двух народов, духовно близких друг другу.

Москва, 2007 г.

Сергей Афонин:

Мариан Николаевич прожил не одну, а сотни и сотни других жизней – вместе с литературными персонажами. Он пропускал их сквозь свою душу и сердце. В его блестящем переводе миллионы читателей смогли познать многострадальную, но славную судьбу вьетнамского народа. Вследствие его титанического труда многие вьетнамские писатели увидели благодарный свет на нашей части планеты.

Познакомились мы с ним в далеком 1956 году. Мариан Николаевич преподавал вьетнамскую литературу в Институте восточных языков при МГУ. Невысокого роста, смуглое лицо, выразительные глаза, мягкий голос, застенчивая улыбка, немного странная прическа… Он был ненамного старше нас, и мы, студенты вьетнамской группы, называли его между собой просто Марик.

Его оригинальный метод преподавания пришелся нам по вкусу. Свои лекции он зачастую проводил в институтском буфете. Пирожок с повидлом стоил 5 копеек. Каждый покупал сколько мог. Запивали чаем. Марик обладал тончайшим чувством юмора. Однажды я чуть не подавился от смеха, и он ласково стучал меня по спине.

Ткачёв был несравненным рассказчиком. Знакомил нас с классиками и современной вьетнамской литературой. И не только. Он, кажется, перекопал самые интересные пласты мировой литературы, и, слушая его, мы переносились в разные страны и эпохи.

Эрудиция нашего преподавателя потрясала. Глубокий ум, душевность, скромность, неожиданные ассоциации, умение слушать собеседника – все в нем покоряло.

Ещё одна важная черта характера Марика открылась мне уже во Вьетнаме, где в годы войны я работал корреспондентом ТАСС и газеты «Комсомольская правда». Это – смелость и мужество моего старшего товарища.

Американцы яростно бомбили города и деревни. Мариан Николаевич не раз приезжал в ту суровую пору во Вьетнам и, как говорится, тут же рвался в бой. Как-то спросил его: «А где ваша каска?» На что был ответ: «Предпочитаю фетровую шляпу». О своих впечатлениях о сражающейся стране он рассказывал ярко и образно.

Его любили и любят в нашей стране, во Вьетнаме да и в других частях света. Авторитет Мариана Ткачёва – высокий и заслуженный. Это достойная награда за его литературный и человеческий подвиг.

У него остались многие близкие друзья, в том числе Кы, бывший воспитанник московского интерната для вьетнамских сирот, к которому он относился как к родному сыну. В дальнейшем Фам Винь Кы, прекрасный знаток и переводчик русской литературы, стал знаменитым профессором.

Ткачёв был всесторонне развитой личностью. Увлекался не только литературой, он – автор ряда превосходных книг, глубоко интересовался музыкой, живописью, театром. Страстно болел за футбольную команду «Черноморец» из родной Одессы. Славился азартной игрой в карты. Любил дарить книги.

За полвека я виделся с Мариком множество раз, и каждый раз мы по-дружески обнимались.

В сентябре 2006 года мы встретились на приёме, устроенном посольством СРВ в Москве по случаю Дня независимости Вьетнама. Мариан Николаевич выглядел несколько утомленным, но все же шутил в своей неподражаемой манере.

Пригласил меня с Евгением Кобелевым к себе в гости. Тогда возникло какое-то странное предчувствие, и на его лице, как мне показалось, отразилась печать неизбывной печали.

По ряду причин в гости мы к нему не успели, но мне хотелось пообщаться с Мариком хотя бы по телефону.

Трубку взяла его жена Инна:

– Как себя чувствует Мариан Николаевич?

– В общем, ничего, сейчас он с вами поговорит…

Состоялся непродолжительный, но очень душевный разговор. Я прочитал Мариану Николаевичу написанное накануне четверостишие:

– Сережа, вы меня переоцениваете, – произнёс он.

– Это от чистого сердца, – ответил я.

После небольшой паузы он тихо промолвил:

– Спасибо…

Это был наш последний разговор.

Москва, 2006 г.

Александр Минеев:

Кажется, это был 1967 год. Преподаватель истории Индокитая в Институте восточных языков при МГУ Дега Деопик на своем занятии объявил:

– Со следующей недели у вас будет спецкурс Мариана Ткачёва.

– Он что, приехал?

Я еще плохо знал имена отечественных вьетнамистов и перепутал Ткачева с правдистом Иваном Щедровым, который в главной советской газете блистал репортажами с вьетнамской войны.

– Для начала ему неплохо было бы еще уехать, – съязвил мэтр вьетнамистики Деопик.

Не помню, как назывался спецкурс. Его можно было назвать культурологией Вьетнама, потому что предметом была далеко не только литература.

В аудиторию, где сидели семеро студентов, вошел невысокий брюнет с длинными, как у художника, волосами. Его отличала по-интеллигентски ненавязчивая манера доводить информацию и собственные мысли.

В рассуждениях о вьетнамских литературных источниках он вдруг проводил сравнения с португальскими хрониками, рассказывал одесскую байку, а потом совершал экскурс в древнегреческую мифологию и возвращался во Вьетнам к эротической поэзии Хо Суан Хыонг…

В то время Мариан Николаевич Ткачёв, московский интеллигент и знаток вьетнамской литературы, подобно Деопику, изучал предмет профессии издалека. Как астрономы изучают далекие галактики. Возможности поездок во Вьетнам у него были чуть выше нуля, во всяком случае несравнимо меньше, чем у правдиста.