Коллектив авторов - Современная зарубежная проза

Кундера охотно покидает фабулу своих произведений и становится учителем жизни , предостерегающим читателя от лживого духа современного мира. Опасности концептуализируются в словах: в «Невыносимой легкости бытия» — китч , в «Неспешности» — плясуны . Над могилой Томаша (по воле сына-христианина) оказался кич (в оценке повествователя): «Он хотел Царствия Божия на земле». Китч в данном случае — превращение неуловимого существования, полного полутонов, в знак совершенства, в символическую фразу, за которой уже не видно лица. В мире Кундеры от пафоса, абсолютных задач и тоталитарных целей избавляет скепсис по поводу совершенства рода человеческого. Мысль о несовершенстве человека, об относительности его природы представляется Кундере закономерной и необходимой, иначе от человека — существа далекого от идеала — могут потребовать слишком многого.

Особая кундеровская тема — китч и дети. Дети — разносчики суеты, насильственно водворяющие человека в процесс обмена шумными, истеричными, чуждыми истинной тишины эмоциями. Быть отцом или матерью в мире Кундеры — создать себе смешной и немного страшный контекст, в котором ты сам себе уже не принадлежишь. Кундеровский герой неплохо чувствует себя в полном одиночестве, иногда ему хорошо с женщиной, если эта женщина умеет молчать, не быть навязчивой и ценит свою бездетность как особую философию жизни. С детьми кундеровскому герою всегда плохо. Впрочем, и детям неуютно с родителями. Для Терезы из «Невыносимой легкости бытия» мать — знак зависимости и навязчивого телесного присутствия, образ грубой, наглой агрессии души, которой завладело тело. Мать Терезы стала матерью не потому что этого очень хотела, причина другая — не смогла вовремя найти врача, чтобы сделать аборт. В отношениях родителей с детьми обнаруживается нечто религиозное, а религиозные мотивы у Кундеры и его героев воодушевления не вызывают: «Мать без устали объясняла Терезе, что быть матерью — значит всем жертвовать. Ее слова звучали убедительно, ибо за ними стоял опыт женщины, утратившей все ради своего ребенка. Тереза слушала и верила, что самая большая ценность в жизни — материнство и что они при этом — великая жертва. Если материнство — воплощенная Жертва, тогда удел дочери — олицетворять Вину, которую никогда нельзя искупить». Неудивительно, что, став взрослой женщиной и прекрасно помня о своей агрессивно несчастной матери, Тереза не стремилась к материнству. Ей есть за что отметить солидарного с ней Томаша: «Я все больше благодарна тебе, что ты никогда не хотел иметь детей».

Ужас материнства и детства отличает роман «Подлинность». Шанталь давно развелась, сумев отделаться не только от супруга, но и от его шумной сестры, животностью и отсутствием такта напоминающей мать Терезы. Спустя годы золовка, разыскав Шанталь, пришла к ней в гости вместе с детьми, которые изображены оккупантами («коварная стратегия захватчиков…»), поработившими квартиру, заполнившими ее собой. И это уже не дети, а настойчивое напоминание о том, насколько мы не свободны тогда, когда соглашаемся служить миру деторождением.

У Шанталь был ребенок от первого брака, он умер пятилетним. Дистанция, сотворенная смертью, поддерживает и любовь, и свободу, и счастье: «Воспоминание о мертвом ребенке исполнило ее счастья, и она могла только задаваться вопросом, что бы оно могло значить. Ответ был ясен: это означало, что ее присутствие здесь, рядом с Жан-Марком, было абсолютным и что оно могло быть абсолютным лишь благодаря отсутствию ее сына. Она чувствовала себя счастливой оттого, что ее ребенок мертв. <���…> Она наслаждалась счастьем жить без приключений и без жажды приключений». Особая радость отсутствия переполняет Шанталь на кладбище у могилы сына: «Милый мой, миленький, не думай, что я тебя не люблю или не любила, но как раз потому, что я тебя любила, я не могла бы сделаться такой, какая я теперь есть, если бы ты не оставил меня. Невозможно иметь ребенка и ни во что не ставить весь свет, потому что мы произвели его на этот свет, каков бы он ни был. Ребенок заставляет нас привязаться к миру, поддакивать любому его слову, участвовать в его суете, принимать всерьез любую его глупость…».

Ребенок — ловушка, его отсутствие — трагический дар, помогающий сказать миру «нет». Не будем забывать, что Шанталь, знающая о том, как жизнь превращается в китч, высказывает желание стать пеплом крематория, избежав и кладбищенской ритуальности, и отвратительного тления.

Часто в мире Кундеры человек человеку — тело . «Весь мир не что иное, как один огромный концентрационный лагерь тел, похожих одно на другое, а души в них неразличимы», — читаем в «Невыносимой легкости бытия». Героиня этого романа вряд ли увлекалась гностиками, но и они могли бы позавидовать силе и последовательности ее неприятия материи, поработившей человека: «Тереза оцепенело стоит перед зеркалом и смотрит на свое тело, словно на чужое; чужое и все-таки предназначенное именно ей. Она питает к нему отвращение. Этому телу недостало сил, чтобы сделаться для Томаша единственным в его жизни. Это тело обмануло ее и предало. <���…> Она мечтает уволить свое тело, как прислугу».

Общественный транспорт, подталкивающий к платоновской мысли о том, что «тело — гробница души», предстает символом нашей жизни, проходящей в суете и безобразном сближении друг с другом. Жан-Марк, герой «Подлинности», так и не смог стать врачом, причина — человеческая плоть, особенно кошмарная в анатомичке. В «Неведении» философских мыслей о незавидной судьбе человека меньше, но одну все же стоит привести — о «…всеохватном ужасе, лежащем в недрах всей жизни: ужасе быть телом, существовать в форме тела».

Богословие — один из важных мотивов речи и мысли героев Кундеры. Разумеется, никакой положительной теологии здесь не встретишь: далекие от пафосного бунта, знающие, как легко попасться на крючок очередного высокопарного слова, кундеровские герои предпочитают тишину и растворение религии в молчании, сведение ее к пустоте, в которой тот или иной образ Божества не имеет шанса появиться и стать частью сознания. Но за этим молчанием, которое иногда прерывается лишь в потоке сознания, подвластном автору, скрывается устойчивое недоверие к самой идее творения, заставившей человека оказаться в мире, который он не выбирал.

Идея творения не вызывает положительных эмоций. Вопервых, стоило ли творить то, что расположилось очень далеко от идеала? Во-вторых, как просить о чем-то того, кто далек от нужд человека своим масштабным образом — творца неба и земли, солнца, звезд и воды? «Как-то раз еще совсем девочкой, во время долгой прогулки Аньес спросила отца, верит ли он в Бога. Отец ответил: «Я верю в компьютер Творца». Этот ответ был настолько странным, что девочка запомнила его. Странным было не только слово «компьютер», но и слово «Творец»: дело в том, что отец никогда не говорил «Бог», а всегда только «Творец», словно хотел ограничить значение Бога лишь его инженерной деятельностью. Компьютер Творца. Но может ли человек договориться с компьютером? И посему она спросила отца, молится ли он. Он сказал: «Это все равно как если бы ты молилась Эдисону, когда у тебя перегорит лампочка».