Коллектив авторов - Современная зарубежная проза

Диалог с отцом (не творцом ее жизни, а избавителем от религиозной зависимости — важной составляющей мрачной зависимости от самой жизни) оказался продуктивным: героиня видит мир пустым и безличностным, но в этой пустоте есть всем управляющий закон, который никак нельзя признать благим: «Аньес думает: Творец вложил в компьютер дискету с подробной программой и потом удалился. Что Бог сотворил мир и потом покинул его на произвол осиротелых людей, что, взывая к Нему, они говорят в пустоту, не получая отклика, — эта мысль не нова. Но одно дело быть покинутым Богом наших предков, и совсем другое, если нас покинул Бог — изобретатель космического компьютера. Вместо него здесь есть программа, которая неуклонно выполняется и в Его отсутствие, причем никто ничего не может в ней изменить». Это не значит, что заранее предусмотрен каждый шаг истории: детальные картины битвы при Ватерлоо никому заранее не известны, впрочем, никому из истинных философов и не интересны. Дано лишь, что «человек по сути своей агрессивен, что война ему уготована и что с техническим прогрессом она будет все более чудовищной».

Читатель может подойти к мысли об отрицании самого дара жизни. Надо сказать, что такой шаг антикундеровским назвать нельзя. Но все-таки дело обстоит несколько иначе. По крайней мере ни о каком суициде речь не идет. Аньес, как и еще несколько человек, погибает именно потому, что некая девица, впавшая в депрессию, села посреди шоссе, подставив свое тело машинам. Автомобили разбились в кювете, а девушка встала и пошла дальше: она стала жертвой идиотского желания размазать — у всех на виду — свою плоть по шоссе. Но получилось все иначе: тем, кто не собирался уходить, пришлось уйти. Но не девице, навязавшей несчастным смерть. Создается ощущение, что каждый шумный шаг — как бы на виду у всего мира — не остается безнаказанным.

Вряд ли мы можем сказать, что Кундера — сторонник небытия, интеллигент-сектант, проповедующий своими романами идею несуществования. На самом деле, настоящее несуществование — это китч, категорическое согласие с бытием, которое преодолевают герои «Невыносимой легкости бытия». Человеку кажется, что он существует, а он всего лишь шумит, размахивает руками, рвется к власти, приводит в мир детей, повторяющих путь погибающих в суете и дикой скорости, мешающей оценить красоту отказа от захвата. Бытие должно стать в сознании чем-то легким, свободным от истоков, независимым от целей. Человек должен выйти не из существования, а из особой системы, которая, по Кундере, распинает нас где-то между определенным планом, предписанным всему сущему, и жалкими последствиями этого плана. Кратковременный, запертый в болящем, вечно чего-то жаждущем теле, кундеровский человек, оказывается клоуном, если согласится со своими разнообразными обязанностями: окунаться в липкий мир родителей, порождать крикливый мир детей, давать право ближним любить тебя вплоть до вторжения.

Когда остается выпирающая из человека личность, обязательно найдется другая личность, которая начнет на тебя внимательно смотреть. Именно это — быть под внешним взглядом — героям Кундеры не нравится. У них аллергия на интерес к себе, на стремление мира зафиксировать тебя как часть жизни, имеющую лицо. Никто из близких Кундере героев в Бога не верит, никто его не любит. Почему? Потому, что Бог — это и есть внешний глаз, постоянно следящий за тобой. Нигде не скрыться. Даже после смерти за тобой смотрят, потому что смерти нет — есть бытие, из которого не выйти. Кундера — писатель, отстаивающий право человека на исчезновение, на то, чтобы скрыться и от Бога, которого для Кундеры нет, и для мира, который все-таки есть. Однажды Аньес вспомнила, как «еще в детстве ее поразила мысль, что Бог видит ее, и видит непрестанно». Ну не хочет кундеровский человек, чтобы его видели, чтобы его судили! Если Бог есть бессмертие мысли и поступка, в том числе твоей мысли и твоего поступка, то герой Кундеры отказывается от него, погружает его в несуществование, чтобы и самому туда погрузиться. Еще раз вспомним, о том, как Шанталь желает стать «пеплом крематория». Это одна из версий богоборчества: выйти из мира, который не выбирал, не заказывал для себя, да и это «себя» вместе со всем контекстом и антуражем величайшей ценностью здесь не кажется.

Бога нет, но есть, например, журналисты. Фотоаппарат и камера — формы постоянного присутствия Ока. Для Гете таким богом-журналистом была Беттина, но современному человеку насилием одной Беттины ограничиться невозможно. Теперь всевидящее Око повсюду. Объектив делает ежеминутный суд над тобой возможным. Человеку предписано быть максимально открытым для мира, не знающего стыда. Искренности не становится больше, совсем наоборот — человек, чувствующий себя на виду, должен использовать разные маски, дабы соответствовать замыслам и желаниям тех, кто сейчас определяет смысл трудной науки о творении и поддержании имиджа. Если в «Невыносимой легкости бытия» мир показан как китч , то в «Неспешности» человек, отдавшийся миру, оценивается как плясун : «Плясун отличается от заурядного политика тем, что он жаждет не власти, а славы; он не стремится навязать миру то или иное социальное устройство (оно беспокоит его куда меньше, чем собственный провал), он жаждет властвовать сценой, где могла бы вовсю развернуться его творческая личность».

Плясун «таится в каждом из нас», «плясун — это не только воплощение страсти, но и путь, с которого невозможно сойти». И совсем необязательно быть публичным и знаменитым, чтобы оказаться плясуном на всю жизнь, достаточно иметь устойчивое желание заполнять собой время и пространство. В романе «Бессмертие» у Аньес есть сестра Лора, которой, судя по всему, суждена долгая, агрессивная жизнь. От Лоры ушел перспективный любовник, женщина впадает в депрессию, но не потому, что мучит любовь. Она страдает от другого — от чувств, понятных Беттине, наворачивавшей круги вокруг Гете: «Лора не думала ни о наслаждении, ни о возбуждении. Про себя она повторяла: я не отпущу тебя, ты не прогонишь меня от себя, я буду за тебя бороться. И ее орган любви, двигавшийся вверх и вниз, уподоблялся военному механизму, который она приводила в действие и которым она управляла».

От плясунов, умеющих цеплять и давить, погиб хороший мужик Франц из «Невыносимой легкости бытия». Ему удалось одновременно избавиться и от жены, и от любовницы Сабины, которая выбрала путь свободы и предательства (кундеровский герой умеет предавать, дабы не стать разменной монетой в чужих руках), одновременно подарив Францу такую же возможность. Франц воспользовался ею — стал дышать полной грудью, снял квартиру, стал жить с влюбленной в него студенткой, которая могла еще не властвовать, а просто любить. Но плясуны не дремлют: «Франц, разумеется, не приверженец китча. <���…> Однажды ему позвонили друзья из Парижа. Они сообщили, что организуют поход в Камбоджу, и пригласили его присоединиться к ним. <���…> Группа видных западных интеллектуалов решила пешком отправиться к камбоджийским границам и этим великим спектаклем, разыгранным на глазах у всего мира, добиться того, чтобы врачам был наконец разрешен вход на оккупированную территорию». Надо было остаться со «студенткой в больших очках». Но скрывающийся в «идеалах» китч обладает силой, как и плясуны, нуждающиеся в публичных мистериях. Франц отправится в Камбоджу, там он получит смертельные ранения, после чего им займется вдова-вампир: «Мертвый Франц наконец принадлежит своей законной жене так, как никогда прежде не принадлежал ей. Мари-Клод вершит всем: она взялась за организацию похорон, рассылает извещения о смерти, покупает венки, шьет себе черное платье, а на самом деле — платье свадебное. Да, только мужнины похороны для жены ее истинная свадьба; завершение жизненного пути; награда за все страдания». Конечно, Кундера — злой психолог и недобрый писатель.