Аркадий Абрикосов - Из жизни патологоанатома

Никто не мечтает в детстве работать санитаром в морге, ни вскрывающим, ни «гримирующим». В санитары все люди попадают случайно. Один устроился в морг временно, когда не поступил в медицинский. С поступлением так и не сложилось, а в морге человек приработался. Другой родился и вырос в маленьком провинциальном городе, где в девяностые годы с работой дело обстояло плохо, а сосед-патологоанатом предложил место санитара. Знаю и «романтическую» причину, когда бойфренд медсестры приемного отделения устроился к нам санитаром для того, чтобы работать в одном учреждении с любимой женщиной. Им даже дежурства ставили вместе. Со временем роман сошел на нет, медсестра уволилась, а ее бывший друг остался работать в нашем отделении. А что такого? Работа как работа, не хуже других.

– Но у вас же там такой запах! – часто слышим мы. – Разве к нему можно привыкнуть?

Во-первых, сильный запах разложения может исходить от трупов, которые вскрывают судебно-медицинские эксперты. В патологоанатомическом отделении исследуют «свежие» трупы, которые только начали разлагаться. Никаких особо ужасных запахов в нашем отделении нет. В урологии или, к примеру, в неврологии, где много лежачих пациентов, пахнет гораздо хуже, чем у нас. Да, во время изучения содержимого пищеварительного тракта приходится вдыхать неприятные запахи, но это же эпизодически, а не постоянно. Во-вторых, особо чувствительные сотрудники могут ароматизировать маску, в которой они проводят вскрытие, чем-то приятным.

Есть такое негласное «правило трех лет». Если человек продержался у нас три года, то можно сказать, что он приработался, связал свою жизнь с патологической анатомией (я имею в виду не только врачей, но и вообще всех сотрудников отделения). Если же три года еще не прошло, то возможны варианты. Неизвестно, почему достаточным сроком считаются именно три года, но правило работает, я в этом не раз убеждался. Люди уходили в другие сферы, отработав два или два с половиной года, но те, кто перевалил за трехлетний рубеж, уже не изменяют своей профессии, если и уходят, то только в другое патологоанатомическое отделение.

Хороший ассистент в нашей работе имеет такое же значение, как и хорошая операционная медсестра для хирурга. Успех операции во многом зависит от медсестры, которая готовит инструменты и расходные материалы, подает их оперирующим врачам и ведет учет (чтобы ничего не было забыто в операционной ране). Точно так же постановка верного посмертного диагноза во многом зависит от ассистента, который готовит органы к осмотру врачом и от сотрудника, готовящего микропрепараты для гистологического исследования. Без наших помощников мы как без рук.

Алкоголиков и разных маргиналов среди наших сотрудников нет. Вот совсем нет. И вообще я ни разу не видел таких «персонажей» в патологоанатомических отделениях. Представьте «классического» алкоголика, слабосильного человека с трясущимися руками. Сможет ли он правильно извлечь органокомплекс, не повредив ни одного органа и не разрезав шею трупа? Про правильный распил черепа вообще говорить нечего. А сможет ли пьяный или похмельный сотрудник правильно наложить посмертный макияж? Никогда! Вдобавок нашим санитарам приходится постоянно общаться с родственниками умерших. Неопрятный вид или тем паче запах алкоголя – это практически верная жалоба, а три-четыре жалобы – это увольнение. Я не скажу, что к нам стоит очередь из желающих работать санитаром, но, с другой стороны, ситуация с кадрами не настолько плачевная, чтобы брать кого попало без разбора. Больше месяца у нас санитарская вакансия никогда не пустует и это при том, что на работу принимают не первых встречных, а подходящих для нашего дела людей.

Не так уж и редко при вскрытии трупа обнаруживается что-то такое, чему в человеческом теле не положено находиться. Между собой мы называем подобные находки «артефактами», но правильнее называть их инородными телами.

В большинстве случаев эти инородные тела представляют собой дефект в работе хирургов, которые когда-то делали покойнику операцию. Хирурги забыли в операционной ране салфетку, тампон или какой-то инструмент, а операционная медсестра не обратила на это внимания. По правилам она должна пересчитывать инструменты, салфетки, марлевые шарики-тампоны и прочее до начала операции и после нее, чтобы быть уверенной в том, что в ране ничего не забыли. Но человеческий фактор – это человеческий фактор. Иногда люди допускают ошибки.

В то время, когда мой отец учился на врача и проходил клиническую ординатуру по хирургии, общая установка была такой – если во время операции хирург находит что-то, оставленное другим хирургом, то он не должен привлекать к находке ничьего внимания, не должен никому сообщать об этом (и в первую очередь пациенту). Нашел в операционной ране что-то инородное – тихо извлеки это и выбрось. Разумеется, речь не шла о тех случаях, когда инородное тело становилось поводом к повторной операции. В этом случае невозможно было утаить шило в мешке, потому что проведение любой операции нужно обосновывать и нужно объяснять причину, создавшую необходимость хирургического вмешательства. Условно говоря, если забытая во время операции салфетка вызвала перитонит [6] Перитонит – воспаление брюшины – оболочки, покрывающей внутренние стенки брюшной полости и поверхность внутренних органов. , то так и нужно писать в истории болезни. Но пациенту при этом говорить правду было необязательно, ему называли какую-нибудь другую причину перитонита, не связанную с врачебной ошибкой. Такая вот была корпоративная солидарность. Врачи «напускали туману» для того, чтобы не страдал престиж медицины. Такой подход встречается и в наши дни, но это отдельная тема, которую патологоанатом в своих записках раскрыть не сможет. Я о другом – о том, как должен относиться патологоанатом (или судмедэксперт) к инородным телам, найденным во время вскрытия.

Если инородное тело послужило причиной смерти, то тут говорить не о чем, потому что врачебное заключение должно соответствовать истинному положению дел. Но как быть, если в брюшной полости пациентки, умершей от сердечно-сосудистой недостаточности, возникшей на фоне острого инфаркта миокарда, врач обнаруживает марлевый шарик или иглу? Давно забытый «артефакт», окруженный соединительнотканной капсулой и не причинявший его обладателю никакого вреда. Указывать его в протоколе? Предпринимать ли какие-то действия?

Разумеется – указывать. Все находки надо заносить в протокол. Что же касается действий, то здесь все зависит от обстоятельств. Если известно, в какой больнице делалась операция, во время которой было забыто инородное тело, то я сообщаю о своей находке начмеду или заместителю главного врача по хирургии. Так, мол, и так, ваши врачи забыли в брюшной полости у такого-то пациента марлевый шарик. Оставленное во время операции инородное тело – серьезная врачебная ошибка, а врач должен знать о своих ошибках для того, чтобы стараться избегать их в будущем. И руководство учреждения должно знать о том, какие ошибки допускают сотрудники. К примеру, если какой-то хирург имеет в своем «анамнезе» несколько забытых инородных тел, то надо ставить вопрос о профессиональной пригодности. То же самое можно сказать и об операционной медсестре. Инородное тело может вызвать воспалительный процесс, а металлические инструменты могут вдобавок повреждать внутренние органы. Вина за оставленное в ране инородное тело может лежать не только на хирурге и операционной медсестре, но и на заведующем оперблоком и на заместителе главврача по хирургии, который должен все контролировать. Разумеется, заведующий оперблоком не может наблюдать за ходом каждой операции, но он должен правильно организовать работу. Например – приучить операционных сестер подавать хирургам салфетки или тампоны поодиночке, а не скопом. Один подала – один приняла обратно. Так легче контролировать.