Сергей Ефременко - Милосердие смерти [Истории о тех, кто держит руку на нашем пульсе] [litres]

Нас оставляли ночевать, нам предлагали шикарный стол и баню, готовы были выполнить любое наше желание. Но желание было у нас с Саней одно – домой. Мы так часто не ночевали в родных стенах, что любое отсутствие дома, даже при приятных обстоятельствах, становилось тягостным. Ждать вертолета – все равно что у моря погоды. Растроганный главный врач решил, что дает свою «Волгу» с водителем, и он нас везет домой прямо сейчас. Ехать-то всего ничего – двести пятьдесят километров по тайге и зимнику. Зимник – зимняя снежная дорога была подобна автобану и скрывала все ухабы, ямы и колдобины непролазной в иные времена года так называемой дороги.

Вперед, на Манзовку. Выехали. Волшебно-зимний лес, луна и наша одинокая «Волга», рассекающая фарами тьму. И, конечно же, музыка. У шофера была одна кассета в то время безумно популярной группы «Мираж».

Пять часов подряд мы слушали «Музыка нас связала, тайною нашей стала…». Это было волшебно, это не надоедало, это было в настроение. Мы засыпали и просыпались, а из магнитофона лилось:

Я запомнил на всю жизнь приятную усталость, гордость за выполненную классную работу и эту музыку, и эти слова.

В пять утра мы были в родной клинике. Смысла ехать по домам не было. Сели у меня в кабинете, и до пятиминутки у главного врача гоняли чай, трепались и слушали кассету классных и красивых девчонок из группы «Мираж». Кассету мы выпросили у шофера.

Знаешь, наверное, к старости… Сегодня по дороге домой, в машине, под незамысловатый какой-то шансон-блатной мотивчик вспомнил конец восьмидесятых, начало девяностых. То ли февраль, то ли декабрь, короче, нудная, высасывающая все жилы гнусная кузбасская зима с угольно-снежными метелями, постоянными перебоями в отоплении и занесенными дорогами. В одиннадцать утра в ординаторскую зашла Леночка.

– Артем, звонили из Междуреченска, в морг привезли некого Алякрицкого. Ты его знаешь? – тихо спросила она.

Я, одуревший от бесконечных дежурств, беспросветного реанимационного горя и хронического невысыпания, уже одной ногой стоявший в другой жизни и готовый к прыжку в эмиграцию, заорал:

– Ленок, послушай, я что, всех гондурасовцев должен знать и хоронить?! Ты что, совсем сбрендила…

Потом – вызов в шоковый зал. Привезли несчастного с двумя пулевыми ранениями. Одно в голову, другое в грудную клетку. Юный герой реаниматолог Серёнька Сугробов своими неумелыми ручонками пытался попасть в подключичную вену. Пытался, да не допытался. При всем своем «красном» дипломе, гоноре, зашкаливающем все разумные пределы, и папе, герое-бригадире проходческой бригады, Серёнька был катастрофически неталантлив. И ручонки у него росли явно для продолжения шахтерских традиций и отбойных молотков, но никак не для спасения людей. Я смотрел на этого урода и думал: вот я, старик тридцати трех лет от роду, скоро покину эти края, и останется этот придурок самовлюбленный нанизывать и взрослых, и детей на длинную, самопально сделанную иглу для катетеризации подключичной вены. Сколько плевральных полостей проколет, скольких отправит на тот свет?

– Пошел на хрен, урод. Учись, пока я еще здесь.

Морда Сереньки, и так поросячья, превратилась в злобное свинячье рыло. Он меня уже не боялся. Он знал, что я через несколько недель покину эту страну и буду ему совсем нестрашен. Но пока он еще только тихо и угрожающе хрюкал, не более. Я попал в первую вену сразу и потом во вторую, с другой стороны. Затем интубация трахеи, начало искусственной вентиляции легких. Струйно понеслись в вены кровь, физиологический раствор, плазма, полюглюкин. Одновременно с этим травматологи дренировали плевральную полость, а нейрохирурги эхоэнцефалоскопом пытались что-то там высчитать и высмотреть. Начинать решили с головы. Вскоре я передал бедолагу одному из бойцов одной из бригад (не шахтерской) своему другу и напарнику Володьке Хмаре, сыну ссыльного бандеровца, для проведения наркоза, и они покатились в операционную.

И будет этот самовлюбленный врач нанизывать и взрослых, и детей на длинную иглу для катетеризации подключичной вены. Скольким повредит легкие, скольких отправит на тот свет?

Я грустно смотрел на Володьку и думал: а ведь ему оставаться здесь еще черт знает сколько времени. Да, конечно, только он займет мое место и будет возглавлять реанимационную службу безопасности нашего славного шахтерского края, находившегося на передовой начавшейся бандитско-гражданской войны. Уголь, кровь, японские бусы в виде всяческого ширпотреба и авто разделили все население на стреляющих и убегающих. И, наверное, только мы, врачи, были посередине.

Я очень часто вспоминал этот путь до морга, он часто снился мне и будет сниться до конца жизни.

Но не всегда. Я помню, как несколько месяцев назад тихой летней ночью я вышел на улицу покурить. И вдруг какое-то движение теней, вспышка выстрела, маты и крики. Я быстро вернулся в приемное отделение. Но через пять минут туда же ворвались человек восемь, и все со стволами. Антонина, сестра приемного отделения, ростом под два метра и весом под центнер, моментально забилась под маленькую кушетку. Я, уже убегая по коридору в операционную с двумя сестрами, удивился ее цирковым способностям. Мы бежали втроем по длинному коридору, и я, как в замедленной съемке, представлял красное многоточие на белых халатах, прочерчивающее наши спины. Мы влетели в операционную живыми. Но через две минуты ворвались неизвестные нам бойцы, содрали с операционного стола несчастного и тут же пристрелили его.

И вот мой друг, Володька, оставался. Я не знал тогда еще, что через полгода Хмара рванет к своим родичам в Канаду, и мы больше с ним не увидимся. А сейчас я смотрел и думал:

«Володька, ну как ты справишься с такими недоумками, как Сугробов, без меня, без Юрца, без тех, кто уже покинул наш край, ссыльный и тюремный?»

Конечно, Сугробову уезжать было не резон, и я все гадал, когда он бросит анестезиологию с мать ее реанимацией и подастся в бандиты. Тут мои мысли прервались – меня позвали к телефону в приемное отделение.