Сергей Ефременко - Милосердие смерти [Истории о тех, кто держит руку на нашем пульсе] [litres]

Все же перед сном я решил пойти в наш госпитальный душ и смыть с себя всю накопившуюся усталость вместе с потом.

Душ состоял из пяти душевых кабин, каждая с автономным доступом. Стены, потолок и пол были из белого пластика, стояла хорошая сантехника. Я стоял под струями теплой воды и наслаждался прекрасным ароматом шампуня неизвестной мне фирмы. Да, все же Запад – это совершенно другая цивилизация. Так комфортно оборудовать в горах, в лесу не только лечебный блок, но и быт… Нет, нам такое, наверное, никогда не увидеть.

Практически засыпая на ходу, я побрел к своей палатке. И вдруг меня пронзила мысль – а ведь я ни разу в течение дня не подошел к Драгане, ни разу даже не взглянул на нее. Да, видно, доминанта реанимационная перебивает сексуальный порыв. Совратил девку почти, а на следующий день и бросил. Нет, надо исправлять ситуацию. Я не мог сообразить, на смене Драгана сейчас или спит. Глубоко озаботившись судьбой своих подопечных, я вернулся в реанимацию. Юрец удивленно уставился на меня.

– Ты что? Что-то случилось? Везут кого, что ли?

– Расслабься, капитан, – снисходительно ответил я, – просто перевозбудился, напился кофе днем, сейчас еще раз взгляну на своих бойцов и пойду спать.

– Артем, кончай козлить. Знаю я твою заботу. Точно на охоту вышел. Никого из сестер даже на пять минут не отпущу! Ты что, нас опозорить хочешь, мало тебе приключений? Уймись, многодетный отец.

Драгана была на смене. В операционной пижаме цвета морской волны, в глубокой ночи, под шум равномерно работающих аппаратов вентиляции и монотонные попискивания мониторов, она казалась посланницей небес, доброй феей и ангелом. Она была серьезна и сосредоточена, периодически подходя то к одному, то к другому пациенту и занося данные наблюдения в реанимационные карты. Она мельком взглянула на меня и продолжила свою работу. Я понял – не время и не место. Здесь все по-другому, и никто не путает «Бебеля» с «Гегелем», по крайней мере моя возлюбленная уж точно. Юрец с ехидной улыбочкой проводил меня до выхода из палатки и произнес нашу традиционно-реанимационную фразу:

– Спи спокойно, тофарищщщ…

Время приближалось к пяти, и я решил просто прилечь на свою походную койку. Но, закрыв глаза, я сразу улетел в беспамятство без снов и картинок. Проснувшись, я машинально посмотрел на время: час дня, ничего себе. И никто не разбудил на эвакуацию.

На соседних койках спали Юрик, Иван и наш болгарский друг Ангел – его и правда так звали. Если он и был ангелом, то очень мощным: под два метра ростом, больше похожий на турка с крючковатым носом, карими глазами, черными, кудрявыми волосами и большими мощными кистями рук.

– Ангел, если попадем в плен к бошнякам, тебя за своего примут, – частенько смеялись мы. Но при своем росте и чертовско цыганской внешности Ангел был флегматичен и очень добр.

– Братушки, вы сильно не волнуйтесь, если попаду в плен, я успею всегда сделать это. – И он показал на гранату, которая всегда висела у него на поясе.

Впрочем, как и у нас с Юрцом. Это был наш пропуск в бессмертие без пыток и унижений. Мы все это знали и относились к этому абсолютно спокойно. За время нашей командировки мы не раз видели, что было сотворено бошняками с сербами и хорватами. Так что нашим кураторам в Москве точно не надо было беспокоиться за сохранность государственной тайны – крепкая печать в виде гранаты на поясе обеспечивала ее сохранность.

В Москве точно не надо было беспокоиться за сохранность государственной тайны – крепкая печать в виде гранаты на поясе обеспечивала ее сохранность.

Все в палатке спали. Пение птиц не было столь громким, как во время рассвета, и умиротворенно-убаюкивающе действовало на спящих коллег.

«Нет, ну какие же они все же молодцы, – подумал я. – Дали мне поспать и без моей помощи отправили раненых на эвакуацию. Настоящие други».

Тихо одевшись, взяв полотенце и все свои туалетные принадлежности, я вышел из палатки и увидел сидящих за деревянным столом, накрытым белой клеенчатой скатертью, наших сестричек.

Они сияли на солнышке своими черно-рыже-белыми головками, сверкали голубо-карими глазками и, тихо пересмеиваясь, о чем-то оживленно чирикали. Стол стоял под сенью могучего бука с раскидистым шатром листвы, через который пробивались лучи света и солнечными бликами играли на лицах сидящих фей. Все это уже было в красках Клода Моне и в музыке… Ну, скажем, в арии для скрипки Джованни Баттиста Перголезе.

Я медленно побрел к душу, стараясь не спугнуть эту стайку фей-ангелочков.

Тщательно выбрившись и помыв голову, стоя под прохладными струями, я пребывал в состоянии, наверно, знакомом каждому врачу, когда после нескольких бессонных и не напрасно проведенных ночей ты ощущаешь себя приближающимся к нирване. Полное равновесие, физическое и душевное. А по существу – момент счастья.

Дальше потекла рутинная военно-полевая медицинская жизнь. Иногда раненых не доставляли к нам по двое суток, а иногда одномоментно могло поступить до двадцати человек, с различными степенями тяжести ранений. Но что поражало, так это безупречная организация работы всех служб нашего отряда. Мы вообще не испытывали перебоев с медикаментами, расходными материалами, кислородом, операционно-реанимационным бельем. Регулярно получали по утрам новые трусы, майки, постельное белье. К сожалению, больше такой классной организации работы полевого госпиталя я не видел ни в Чечне, ни в Дагестане, ни в Ингушетии.

Шар-солнце-лето катилось по нашим горам, и мы уже потихоньку начинали готовиться к отъезду. Мы должны были покинуть наш отряд числа десятого сентября. Но впереди был еще целый месяц. Впереди – расставание с коллегами, расставание с Драганой…

Ах, Драгана, Драгана! Она прекрасно понимала, что я скоро уеду и что у меня жена и двое детей далеко в России, в Сибири. Она понимала, что наша любовь обречена на безысходность. Но ни разу она не упрекнула меня, ни разу не попросила о изменении ситуации.

Была война, и мы любили друг друга, не думая о будущем.

Родителей Драганы убили в Сараево, убили хорваты. Но мы старались не говорить об этом. Потому что я знал, что смерть их была страшна и мучительна. Об этом мне рассказал Иван после начала моей любовной истории с Драганой.

Когда она сообщила мне о том, что беременна, мое смятение не имело границ. Ну почему женщины единолично принимают решение? Как я буду помогать ей и ребенку из нищей России, с офицерской зарплатой и двумя детьми? Как мне жить с тем, что где-то в Сербии живет мой сын, чем-то болеет, может, плохо спит или ест, а я за тысячи километров? Драганка, моя любимая Драганка, повесила на мою совесть камень вечной тоски. И путей разрешения этой проблемы просто не было.