Гай Лешцинер - Мозг, ты спишь? 14 историй, которые приоткроют дверь в ночную жизнь нашего самого загадочного органа

Возможно (и это сугубо мое собственное предположение), как это бывает со многими областями в неврологии, эти периодические движения конечностей являются наследием наших живущих в воде предков.

В обычной жизни эти рефлексы заглушаются, однако, когда головной или спинной мозг дают сбой, возможно, наше эволюционное прошлое «всплывает» наружу.

Представьте, что вам поручили составить карту дна всего Мирового океана, от мелководья пляжей до глубин Марианской впадины. Было бы логично ожидать, что вам предоставят самые современные приспособления: оснащенные эхолокатором корабли, батискафы и спутники для космической съемки. Но вместо этого вам выдают маску с трубкой. Зайдя в Ла-Манш, чтобы начать свою работу, вы погружаете голову в воду, периодически разглядывая в мутной воде собственную руку. Вы с трудом можете разобрать илистое дно в метре от лица. Дальше – полная пустота: морское дно ускользает от вас в толще воды.

Аналогично, когда мы изучаем нервную систему человека, нам доступно для изучения лишь мелководье головного мозга. Его глубины зачастую остаются невидимыми, скрытыми от нашего взора.

В мире неврологии и медицины сна мы полагаемся на ЭЭГ – электроэнцефалограмму, получаемую с помощью прикрепляемых к поверхности головы электродов. Анализируя исходящие от мозга электрические сигналы, мы изучаем колебания волн мозговой активности. Их частота и амплитуда помогают нам различать фазы сна и определять его характеристики.

Когда мы выискиваем следы какой-нибудь болезни мозга или эпилепсии, мы ищем аномальные структуры – чрезмерное замедление, заострение волн или всплески электрической активности на электроэнцефалограмме.

ЭЭГ, впервые использованная на людях в 1920-х годах, является нашим эквивалентом кислородной маски. Эти поверхностные электроды пытаются уловить мозговые волны через кожу, жир, череп и спинномозговую жидкость. Сила таких сигналов намного меньше, чем сила тех, которые вызывает банальное моргание, напряжение небольших мышц лица и головы. Кроме того, изгибы этих извилистых линий, которые изначально чертились на бумаге обычной ручкой, не являются следствием изменения электрической активности отдельных нейронов. Для их отображения требуется одновременное получение импульсов от тысяч или миллионов синхронизированных нейронов, более чем от 6–7 квадратных сантиметров коры головного мозга – тонкого слоя клеток, выстилающих поверхность нашего мозга, ориентированных в одном направлении. Таким образом, ЭЭГ предоставляет нам невероятно ограниченную информацию. Удается обнаружить лишь значительные изменения в большом количестве нейронов, действующих в одном направлении и расположенных на поверхности мозга или близко к ней. Эта методика, являющаяся нашим основным инструментом диагностики, на который мы столь сильно полагаемся, практически ничего не говорит о том, что происходит в глубинах мозга. Забудьте про ныряние с маской в Ла-Манше – это больше напоминает блуждание по большому болоту.

Некоторые пациенты, которых я принимаю у себя в клинике, для меня словно старые приятели. Джанис одна из них. Я знаю ее уже почти десять лет и всегда представляю ее улыбающейся, с ослепительной широкой улыбкой, расплывающейся на ее мягком, оливкового цвета лице, на котором совершенно не отразилось прошедшее десятилетие, да и вообще все пятьдесят с лишним лет ее жизни. За ее жизнерадостным поведением между тем скрывается сложное и проблемное прошлое. Джанис открыто рассказывает о своем непростом детстве. Она родилась в Великобритании в семье с семью детьми. Ее родители мигрировали из Тринидада незадолго до ее рождения.

«По маминой линии у меня в родне французы и англо-индийцы, по папиной – индийцы и чернокожие. Мой прадедушка приехал из Шотландии – так мы и получили свою фамилию», – поведала она мне.

Джанис помнит свой дом наполненным хаосом. У ее матери были проблемы с психикой, и дочь, бывало, подвергалась домашнему насилию. У нее сохранились приятные воспоминания о том, как дядя взял ее и еще одного из детей на прогулку в Гайд-парк, и она до сих пор ассоциирует это озелененное пространство в центре Лондона с ощущением покоя и беззаботности. Вместе с сестрой она частенько убегала из дома, и они спали на скамейках в этом парке. «Мы сваливали на автобусе либо шли пешком. На самом деле мы не всегда добирались до Гайд-парка и иногда ночевали на вокзале Юстон. Мы с сестрой спали, прижавшись друг к другу. А потом нас находила полиция».

В возрасте примерно одиннадцати-двенадцати лет Джанис и еще кое-кого из детей забрали из семьи в детский дом. Она помнит несколько белых пар, которые хотели ее удочерить: «Они отказывались от нас, потому что были белыми, они говорили, что им нельзя иметь таких детей, что это невозможно», – вспоминает она.

То, что государство взяло над ней опеку, не слишком улучшило жизнь Джанис. «И в [детском] доме, и в [родительском] доме моя жизнь была наполнена насилием и жестокостью. К тому же у меня было не самое крепкое здоровье – я постоянно болела. Я то и дело попадала в больницу. Была тощей, как спичка, толком не ела. У меня было истощение. И тем не менее всем было на меня наплевать. Через меня решили просто переступить».

Совершенно не удивительно, что у Джанис были проблемы с поведением. Она рассказала мне про то, как совершенно не поддавалась контролю, как отвечала насилием на насилие. «Когда меня кто-то толкал или пихал, ему доставалось в десять раз больше от меня». В детском доме, однако, с ее вспышками злости боролись с помощью лекарств. «Меня пичкали таблетками, чтобы я была спокойной, послушной. Со мной не могли совладать».

На протяжении многих лет моей пациентке давали успокоительные и нейролептики, и она помнит, как была на приеме у психиатра в Бетлемской больнице, том самом Бедламе [6] Бедлам – первоначальное название – госпиталь святой Марии Вифлеемской, психиатрическая больница в Лондоне. Название Бедлам стало именем нарицательным, вначале – синонимом сумасшедшего дома, а позже – словом для обозначения крайней неразберихи из-за творившегося там в XVI веке беспорядка. – Прим. пер. . «Я не хотела их принимать [лекарства], но меня заставляли; меня, ребенка, удерживали, а вокруг были все эти люди, и меня заставляли их принять. Я была напугана, так что стала от них отбиваться. И сказала: „Я больше не буду пить таблетки”. Однажды ночью они вызвали врача, чтобы тот сделал мне укол».

Именно в водовороте этого тяжелого детства и начались ее проблемы со сном.

Когда я впервые встретился с Джанис, ей было под пятьдесят. Во время консультации она рассказала мне о своем прошлом, однако подробности всплыли лишь в следующие месяцы нашего общения. Ее направил ко мне один из моих прозорливых коллег, специализирующийся на проблемах с дыханием во сне, к которому, в свою очередь, ее направили из другой клиники сна в Лондоне.