Дэвид Кристиан - Большая история [С чего все начиналось и что будет дальше]

Европейские мореплаватели нашли новые континенты и острова, видели в южном небе новые созвездия и столкнулись с народами, религиями, государствами, растениями и животными, о которых не было никаких упоминаний в древних текстах. Новая информация как цунами обрушилась на сферы образования, науки и даже религии во всей Европе, потому что через этот регион она протекала раньше и быстрее всего. Она заставила европейских мыслителей поставить под сомнение учения старины и даже Библию. Она стала подтачивать традиционные истории происхождения мира. В Англии XVI века Фрэнсис Бэкон утверждал, что наука и философия должны перестать опираться в основном на древние тексты и начать активный поиск нового знания, подобно европейским мореплавателям: «Дальние плавания и странствования (кои в наши века участились) открыли и показали в природе много такого, что может подать новый свет философии» [201] Перевод С. Красильщикова. [202] Цит. по: Steven J. Harris . Long-Distance Corporations, Big Sciences, and the Geography of Knowledge // Configurations 6 (1998). P. 269. . В 1661 году Джозеф Гленвилл писал, что где-то ждут своего открытия « Америка секретов, неведомое Перу природы» [203] David Wootton. The Invention of Science. P. 37. .

Как выразился Дэвид Вуттон, современный историк научной революции, «существование идеи открытия – необходимая предпосылка науки» [204] Перевод Ю. Гольдберга. [205] Ibid. P. 54. . Исследуйте мир как таковой, а не то, что о нем сказано. Учитесь «побеждать природу, покоряясь ей», как писал Бэкон. Это очень точно соответствовало духу активных манипуляций, свойственному науке и технике современности. В XVII веке многие ученые стали понимать, что живут в эпоху не только географической и торговой, но и интеллектуальной революции и что новое знание увеличивает власть человека над миром природы. «Что касается нашей работы, мы все согласны, – писал член Королевского общества в 1674 году, – что она состоит не в том, чтобы белить стены старого дома, а в том, чтобы построить новый» [206] Ibid. P. 35. . В XVIII веке европейские мыслители эпохи Просвещения стали видеть в новом знании цель, смысл и «прогресс». Идея о том, что люди должны перестраивать и «совершенствовать» мир, теперь задавала тон в науке, этике, экономике, философии, торговле и политике.

Мир мысли преобразился. Дэвид Вуттон наглядно описывает эти изменения. Во времена Шекспира даже самые образованные европейцы в массе своей верили в магию и ведьм, в оборотней и единорогов; они верили, что Земля неподвижна, а небеса вращаются вокруг нее; что комета – это дурное предзнаменование; что внешний вид растения говорит о его целебных свойствах, потому что Бог создал его поддающимся интерпретации; что «Одиссея» – правдивый исторический документ [207] Ibid. P. 5–6, 8–9. . Через полтора века, при жизни Вольтера, образованные европейцы мыслили уже совершенно иначе. Многие коллекционировали научные приборы, например телескопы, микроскопы и воздушные насосы, или читали о них; Ньютона считали величайшим из ученых; знали, что Земля крутится вокруг Солнца; не принимали всерьез магию, сюжеты античных легенд, рассказы о единорогах и истории о чудесах (бóльшую их часть); верили в передовое знание и во что-то вроде прогресса.

Новая информация стала интеллектуальным строительным материалом, из которого образовались новые типы знаний. Исаак Ньютон, выведя законы гравитации, получил доступ к информационному полю невиданного масштаба. Так, он мог сравнивать, как качаются маятники в Париже, а как в Америке и Африке. Ни у одного поколения ученых доселе не было возможности проверять свои идеи опытом настолько досконально или в рамках таких широких и разнообразных информационных сетей.

Достижения Ньютона можно связать с обширным ростом общих знаний, который европейцам принесли зарубежная торговля и исследование заморских территорий. Смелостью обобщать, выводить универсальные законы о мире природы люди во многом были обязаны колоссальному количеству информации – и самоуверенности, – которые такие чуждые мореплаванию мыслители, как Исаак Ньютон, получили благодаря тому, что европейцы покорили великие моря [208] Margaret Jacob, Larry Stewart . Practical Matter; Newton’s Science in the Service of Industry and Empire, 1687–1851. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2004. P. 16. .

Ошеломляющие новые потоки богатства и информации помимо всего прочего стимулировали коммерческие формы мобилизации, которые часто называют капитализмом и которые были обусловлены градиентами богатства и информации одновременно. Традиционные правители, чтобы мобилизовать ресурсы, в основном прибегали к угрозам, обещали защиту и апеллировали к религиозным авторитетам и закону. Но во всех цивилизациях купцы также активно делали это путем торговли. Коммерческая мобилизация зиждилась на арбитражных сделках, на тех товарах, которые в одном регионе можно было дешево купить, а в другом – дорого продать. Для успеха купцам нужно было богатство, которое можно было бы вкладывать, и информация о том, во что его вкладывать. Крутые градиенты того и другого в первых сетях глобального обмена так расширили торговые возможности европейских купцов и предпринимателей, что их состояние и политическое влияние росли, пока не оказалось, что у них одалживают средства даже императоры, например император Священной Римской империи Карл V.

Европейские правители в целом более охотно сотрудничали с купцами, чем традиционные, например императоры китайской династии Мин, потому что в массе своей государства Европы располагали скромными ресурсами, вели бесконечные войны и постоянно испытывали недостаток в деньгах. А правители, которые брали у купцов в долг, естественно, с радостью поддерживали торговлю. Таким образом возникли тесные симбиотические отношения между европейскими торговцами и властями. Вторые защищали и поддерживали первых, а за это имели право облагать их богатство налогами и получать с него прибыль. Это была самая ранняя, незрелая форма капитализма, системы, которой восхищались европейские экономисты от Адама Смита до Карла Маркса.

Новое партнерство между европейскими правительствами и предпринимателями принимало множество форм. Рассмотрим один яркий пример. Перегонять спиртное в России начали в XVI веке [209] David Christian . “Living Water”: Vodka and Russian Society on the Eve of Emancipation. Oxford: Oxford University Press, 1990. . Чиновники Ивана Грозного быстро поняли, что, если не давать крестьянам заниматься этим дома (а это было несложно, ведь перегонка требует мастерства и серьезного оборудования), можно получить большие деньги, потому что спиртное станет одним из немногих товаров, которые крестьянам придется у кого-то покупать. Но поставлять водку, которую ставили на стол во время религиозных и семейных праздников, свадеб и похорон, в тысячи деревень, разбросанных по большой территории, было трудной задачей, и лучше всего с ней могли справиться купцы. В результате русское правительство в партнерстве с купцами построило торговлю спиртным настолько успешно, что к XIX веку она почти полностью окупала потребности русской армии, на тот момент – одной из самых многочисленных в мире. Русское государство и общество выплачивали энтропии значительный налог на сложные механизмы, которые качали прибыль от водочной торговли, приводящей в итоге к опасным для здоровья людей последствиям.