Владимир Аникеев - Практические советы Порфирия Иванова

Покачал головой Порфирий сокрушенно, поняв, что ничего не добьется он от сволочной старухи. Столько дыму напустила, так мозги заморочила, что без бутылки не разберешь. Он ощутил легкое головокружение и устремился к двери.

— Иди с Богом, — проводила его старуха до порога.

Шагнул парень на крыльцо из кромешной темноты сеней и открылось ему небо, усыпанное звездами. Они были так близко, что он оттолкнулся и взлетел высоко-высоко над старухиным домом, закружился, вдыхая вольной грудью свежий ночной воздух. Руки его превратились в крылья, легкие и послушные. Летать он умел всегда, но прежде делал это только во сне.

Каким же дураком я был прежде! Почему раньше не попробовал лететь? Думал, что это возможно только во сне. Или это снадобье старухино меня такой силой наполнило? Господи, как хорошо! И как назло ни живой души вокруг! Пусть бы подивились, что я умею, вот бы рты разинули!

Он направился к своему дому, тешась надеждой, что, может быть, кто-то из его родных — родители или братья с сестрами — сможет его увидеть. И сам удивился этому своему желанию поделиться нечаянной радостью, которая так неожиданно обрушилась на него. Этим новым ощущением нужно обязательно с кем-то поделиться, иначе оно потеряет ценность, истинность, исчезнет, как сон. А потом никому не докажешь, что именно это и именно так с тобой было.

Дома уже спали, окна были темны. Да и во всем селе не светилось ни единого огонька, собаки примолкли, словно все вымерло. Паршек вдруг ощутил ужас одиночества. Огромное звездное небо засасывало его в свою бездонную высь; на какое-то мгновение ему даже показалось, что он никогда уже не сможет опуститься вниз и будет вечно блуждать между звездами, пока не придет его смертный час. Тогда рухнет он наземь с этакой-то высоты и разобьется, как стакан. Иссохший на солнце и ветру, он будет столь прозрачным и бестелесным, что, возможно, в том, что от него вернется на землю, никто и не признает Паршека. Будут говорить о нем, что сгинул неведомо где в смутные годы после революции и гражданской войны.

Нечто странное творилось с его телом, оно словно не имело веса, парило над землей. И вдруг Порфирия осенила страшная догадка: уж не расстался ли он со своим бренным телом, запустив в небеса невесомую душу? Тогда, собрав всю волю, Паршек устремился к земле…

Он проснулся утром на своем сеновале, голова была на удивление ясной, светлой, но давешний вечер выпал из памяти. Он ничего не мог вспомнить, как ни напрягался. Направляясь к дому, во дворе встретил своего закадычного дружка Ивана, который, хитровато посмеиваясь, спросил, протягивая руку для приветствия:

— Чем тебя ведьма напоила? Рассказывай.

— Какая ведьма? Что ты сочиняешь? — возмутился Порфирий.

— Не прикидывайся, ведь ушел с нею какое-то снадобье пить.

— Слушай, объясни, что ты плетешь. Видно, я вчера лишку хватил, ничего не помню, хоть убей!

— Так тебе вдобавок и мозги отшибло?! Ну, Паршек, ты даешь!

— Впервой, что ли, нам перебирать? Чему удивляться?

— Не знаю, Паршек, выпили мы самую малость, потом на бугре буянили, вот тогда-то и появилась она…

— Кто?

— Ведьма наша, Ивановна. Позвала тебя, ты и пошел за ней, как теленок.

— Зачем я ей понадобился? — недоумевал Порфирий.

— Позвала она тебя, чтобы какую-то тайну открыть, а оказалось, что память отшибла. Ведьма есть ведьма, — многозначительно сказал Иван. — Слава Богу, хоть жив остался. Парни шутили, что она тебя на себе женить хочет…

— Типун вам на язык!

— Ладно, не серчай. Коль ничего не помнишь, значит, ничего и не было, — миролюбиво заключил Иван.

Порфирий не знал, верить ли другу, может, выдумал он все, разыгрывает? Поэтому поспешил переменить тему разговора. Случай этот забылся, вспомнился много лет спустя…

Порфирий Корнеевич Иванов родился 20 февраля 1898 гола на Украине в тридцати пяти верстах от Луганска в селе Ореховка в семье шахтера. Вот как он сам вспоминает об этом периоде жизни: «Наша семья состояла из 11 душ: из них 9 детей и мать с отцом, я — Паршек — самый старший из всех пятерых сыновей. Отец, Корней Иванович, всю свою жизнь проработал в шахте, он был ручного труда зарубщик. Разве его руки смогли всех нас, родившихся в то время детей, прокормить? Тогда шахтеров презирали, а больше придерживались хлебороба-крестьянина, ему почет как хозяину посылали. Мать моя, Матрена Григорьевна, занималась на дому — пряла и ткала холст людям. Все лежало на матери: сама она кроила, сама шила, кормила и одевала всех нас. Жили материально очень бедно, на заработанные гроши наша семья существовать не могла».

Как большинство сельских мальчишек, Паршек ходил в церковно-приходскую школу, однако, проучился в ней всего четыре года, нужно было помогать родителям.

«С раннего детства я был очень впечатлительным и любознательным ко всей природе, ко всей окружающей жизни и страшно, до слез, жалел людей, особенно бедных. Я видел вокруг себя, как люди болеют, страдают и умирают до времени, потому что они не имеют средств и умения сопротивляться природе, ее страшным силам: холоду и болезням.

Еще когда мне было семь лет, и дедушка мой на моих глазах упал и погиб от вихря в степи, во мне вместе с горем и страхом зародилось и загорелось зернышко идеи необходимости познания природы и самозащиты от нее. С тех пор это зернышко где-то росло во мне и не давало покоя, болезнь и гибель людей во время холеры в 1913 году и все, что я продолжал видеть вокруг себя в жизни, не давало мне забыть про него, питало и возбуждало во мне зернышко».

Из письма И. В. Токарева, земляка П. К. Иванова:

«По рассказам моего дяди, М. Е. Токарева, уже в детстве наблюдалось что-то необычное в Паршеке. Его можно было увидеть среди детей босым и раздетым в любое время года. По стерне, колючкам, камням ходил необутым. Носил он порты домотканые деревенского покроя, в которых сзади висела большая мотня, по-ореховски ее называли „корна“. У Паршека корна была большая, из-за этого дети его дразнили, дергали за мотню и если не успевали убежать, получали от него по голове.

После уборочных работ население села выезжало на поляны за Ореховку, в так называемую балку Скелетовую, там дневали и ночевали, длилось это до дня Покрова. Лист с деревьев осыпался, иней появлялся на траве по утрам, мы, пастухи, уже одевались и обувались, а Паршек ни на что не обращал внимания заявляя, что ему не холодно. А было ему тогда 12–13 лет…

Наступали зимы, морозные, со снежными заносами. Невзирая на холод, он всегда приходил гулять на нашу улицу, которая считалась центральной и называлась Слободой. Здесь было людно, а Паршек жил на окраине, метрах в четырехстах. Приходил он всегда легко одетый. Мы же были одеты в теплые кожухи, теплые самодельные свитера.