Виктор Смольников - Записки Шанхайского Врача

... Ах, если бы изобретатели этих новых индустриальных машин могли слышать проклятия, которыми массы бедных индусов без устали покрывают их! Если бы они, как я, видели ужасную нищету, вошедшую в эти провинции, всецело из-за изобретений, которые обогатили горсточку людей за счет миллионов бедняков, они несомненно раскаялись бы...».

Добрый аббат наивно полагает, что капиталисты раскаялись бы. В XIX веке ему, выросшему в стенах католической семинарии, а потом сразу уехавшему в Индию проповедовать «слово Божие», может быть, не ведомо было, что такое капитализм, но одно он понял: горсточка людей обогатилась за счет страданий миллионов бедняков.

Еще в 1945 году, сразу после войны, мои английские пациенты говорили мне, что Британской империи пришел конец. А это были обыкновенные английские купцы. Наблюдая в дальнейшем за развитием событий, я думал о том, насколько бизнесмены оказались умнее профессиональных политиков.

Однажды рано утром меня разбудил телефонный звонок. Звонил секретарь индийского генерального консульства Чаудри (много лет спустя я встретился с ним в Москве, он был уже советником индийского посольства, а его маленькая дочь Милу болтала по-русски совершенно свободно и без всякого акцента). Чаудри просил меня срочно приехать, так как один их сотрудник выбросил из окна девятого этажа свою жену.

Я хорошо знал эту пару. Сам он, нервный и многословный, приставал ко мне с бесконечными вопросами по поводу того, что ему можно есть и какие конкретно сорта мяса. Сначала я думал, что он хочет уяснить некоторые тонкости диеты, но потом стал подозревать, что вопросы питания интересуют его с чисто религиозной точки зрения. Она была молодой женщиной, совершенно истощенной каким-то неизвестным мне горем. По-английски она не говорила, а ее муж был настолько своеобразен, что приглашать его в переводчики не было смысла. Я ничем не мог ей помочь. Как можно было предвидеть, что произойдет трагедия? Все-таки необходимо, чтобы врач и пациент говорили на одном языке, хотя и в этом случае невозможно предположить, как сработает мозг сумасшедшего.

Почти все сотрудники индийского посольства жили в Уайфунг Хаузе - большом десятиэтажном доме, принадлежавшем Гонконг-Шанхайскому банку. Только генеральный консул занимал отдельный особняк с большим садом, расположенный довольно далеко от делового центра города. В Уайфунг Хаузе все квартиры были однотипными: четыре больших комнаты - гостиная, столовая и две спальных, а кроме них - комната-склад для вещей, кухня, туалет, ванная, комнаты и туалет для прислуги. Все сотрудники консульства, совсем молодые люди, имели не более одного-двух детей, а иногда и ни одного, но каждая семья занимала отдельную квартиру.

Кроме семейных, в доме жили два холостяка. Одного из них, высокого, стройного молодого человека, я знал, его звали Меета. Он не состоял в религиозной общине сикхов, но и не носил чалмы. Его квартира отличалась тем, что в гостиной вся мебель, диван и четыре кресла, стояла в ряд у одной стены, сдвинутая, чтобы высвободить площадь. Пол был исчерчен мелом кривыми линиями: Меета изучал европейские танцы и каждый вечер скользил со своей учительницей вдоль этих линий. Для разных танцев - танго, вальса, фокстрота - предназначались разные линии, но все они неизбежно перекрещивались, и я не знаю, как он в них разбирался. Пол напоминал бумажную выкройку для дамских платьев из журнала «Работница», на которой столько линий, что удивляешься, как наши дамы ухитряются по этим выкройкам одеваться. Я ни разу не приходил к Меета во время урока танцев, но часто пытался представить себе, что происходит, когда он случайно с линии танго попадает на линию фокстрота.

Всего одна лестница вела на большую плоскую крышу Уайфунг Хауза, где старший инженер Гонконг-Шанхай-ского банка Клементс построил себе дом, который стоял посредине и представлял собой одноэтажное здание, вернее, анфиладу комнат. Гость попадал с лестницы сразу в большую гостиную с баром, направо дверь вела в столовую, затем в гостиную, потом в спальную и дальше в ванную. Налево от гостиной находилась комната для распределения пищи и хранения сухих продуктов - «пан-три», за ней шла кухня, комнаты для прислуги, их туалет, душевая и комната-склад для вещей. Весь фасад этого сооружения был сплошь из стекла. Но главная прелесть - сад на крыше. Что там висячие сады Семирамиды! Клементс все устроил намного лучше. Повсюду были расставлены большие майоликовые кадки с пальмами и олеандрами. В кадках поменьше садовник выращивал всевозможные цветы. Каждую осень Клементс устраивал у себя на крыше выставку хризантем, с роскошью которой не могла сравниться ежегодная выставка в Джессфилд-парке. Для гостей под пальмами стояли плетеные кресла, в правом подлокотнике каждого кресла проделано отверстие, чтобы удобно было ставить стаканы с напитками.

Сам Клементс, бывший морской офицер, был типичным тори. В гостиной у него висел большой портрет Черчилля, на которого он сам очень походил лицом: множество подбородков и пухлые щеки. Мы с ним никогда не говорили о политике: он понимал, что у нас противоположные взгляды, а воспитанные люди в смешанном обществе о политике и религии не говорят. Но вообще я узнал от него много интересного. Как-то раз он позвонил мне по телефону и попросил подняться в купол здания Гонконг-Шанхайского банка (наши кабинеты находились на последнем этаже, рядом с куполом). Когда я пришел, Клементс обратил мое внимание на огромную четырехгранную деревянную балку (эти балки служили перекрытиями для настила полов между этажами) и спросил: «Док, вы можете ее поднять?». Я рассмеялся и ответил, что нет. «А вы попробуйте, док». Я подошел к концу бревна и неожиданно легко поднял его. Бревно ровно ничего не весило. Оно было насквозь проедено белыми мура-вьями-термитами. Клементс расхохотался: «Вы знаете, док, ведь эти проклятые белые муравьи скоро сожрут весь Шанхай. Они жрут дерево и не трогают коры, чтобы нас обмануть. Хорошо, что они жрут дерево, а не людей».

Потом я как-то видел «брачный полет» термитов. Я сидел, как всегда, у себя в кабинете. Направо от моего стола стояла кушетка для осмотра больных, покрытая белой простыней. Совершенно случайно я повернулся к окну и не поверил своим глазам: вся простыня была покрыта сотнями белых крылатых муравьев, которые появились, наверное, из какой-то щели в полу. Я встал. Они моментально все в раз, как по команде, поднялись и вылетели в открытое окно.

Однажды Клементс вызвал меня к себе. У него была температура. Он не почувствовал облегчения от очередной порции джина, и это его обеспокоило. Кроме всего прочего, он страдал запором. Мы с ним долго беседовали на эту тему, и я сказал, что запор - следствие нашей европейской цивилизации. Раньше люди садились в поле на корточки, «орлами», из-за сильного изгиба колен напрягался мышечный пресс живота, и опорожнение было легким.