Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Под влиянием многочисленных заявлений в Ленисполком о недопустимости разрушения работы отдела коммунальной и социальной гигиены, тогдашний директор Музея Ятманов, по указанию Исполкома, обратился ко мне с письмом, в котором просил меня вернуться работать в отдел. В результате последовавшей переписки, в которой мне обещана была возможность развернуть в новом помещении основную часть материалов бывшего отдела, я с марта 1931 г. приступил к его восстановлению, правда, в очень урезанном и ограниченном виде. Пришлось вновь тратить неимоверно много труда и времени, чтобы разобрать книги, справочные, исторические и наглядные материалы, наладить библиотеку. Вокруг отдела вновь стала возрождаться жизнь Я вновь начал читать в нём лекции врачам и студентам. В помещении отдела проходили заседания Ленинградского отделения Всесоюзного гигиенического общества (ЛОГО) и кружка благоустройства, развивалась работа по демонстрации музейных материалов, проводились экскурсии.

Однако уже с лета 1931 г. значительную часть своих планов по созданию единого деятельного центра, объединяющего все разделы гигиены — общей, социальной, коммунальной — я стал связывать не с развитием отдела в Музее города, а с начавшимся строительством Сектора гигиены в Институте экспериментальной медицины (ИЭМ). К созданию этого Сектора я и был приглашён. Одновременно в начале 30-х годов я совершил много интересных научно-познавательных поездок по стране.

Весной 1930 г. я получил приглашение от Архангельского городского и областного исполкомов приехать для участия в разработке плана благоустройства и оздоровления города, а главный санитарный врач Мурманской железной дороги К. О. Поляков пригласил меня в качестве гигиениста-консультанта этой дороги осмотреть существующие и строившиеся посёлки на всех станциях, в особенности на станции Медведь и в самом Мурманске. У меня явилась мысль объединить эту поездку с поездкой в Архангельск по Белому морю из Кеми.

В то время в Архангельск в качестве коммунального инженера был назначен Андрей Григорьевич Подвысоцкий, у которого возник целый ряд предложений о проведении там крупных санитарно-мелиоративных работ и о пересмотре плана всего благоустройства города.

Эта летняя моя поездка состоялась сразу, как только наступил летний перерыв лекций в Государственном институте медицинских знаний (ГИМЗ) и в ГИДУВе. К. О. Поляков имел в своём распоряжении вагон-лабораторию. В этом вагоне нашлось место и для меня, и для Н. П. Сангина, который в то время работал при мне на положении аспиранта.

По пути мы довольно подробно ознакомились с масштабным строительством железнодорожного посёлка у станции Петрозаводск. Там уже заселялись четырёхэтажные дома капитальной постройки, а никакой канализации сооружено не было из-за нерешённого вопроса — куда выпускать сточные воды, хотя можно было без труда, имея проведённую воду, строить канализацию и временные поля фильтрации или орошения.

Очень сложные проблемы оказалась в Мурманске. Значительная часть нового жилого фонда для рабочих рыбного треста построена была на глубоком торфянике. Здесь очень трудно было рассчитывать на осушение дворов и всей территории лишь с помощью уличных боковых канав. Строительство на вышележащих террасах связано в Мурманске с необходимостью проламывать улицы через лежащие поперёк гранитные гряды. Озеленение города, его улиц и кварталов, наталкивалось на предвзятое убеждение, будто в высоких северных широтах ни плодовые деревья, ни липа, тополь или дуб не растут. Однако во время своих многочасовых прогулок я убедился, что при рациональном использовании местных условий можно было бы многого достичь в благоустройстве города. Огромные песчаные холмы при подходе железной дороги к Мурманску срывались экскаваторами для прокладки рельсовых путей. Естественно было наладить вывоз этих отвалов песка по временно проложенным рельсам на торфяники рыбного города. Мурманск находится под действием мощных океанских приливов и отливов. При отливе на сотни метров обнажается дно морских прибрежных отмелей, примыкающих к припортовой и привокзальной части. Накопившийся и постоянно наносимый на эти береговые отмели песок с илом и водорослями мог бы служить великолепной добавкой к торфяникам, чтобы превратить их в цветущие сады.

На одной из окраин Мурманска, совершенно случайно, я увидел двор, густо обсаженный здоровыми рябиновыми деревьями. Оказалось, это акклиматизационная станция. Но ни санитарный врач, ни инженеры и архитекторы-проектировщики с ней не были знакомы. А нужно ли было искать лучшие посадочные породы для улиц, чем рябина? Внимание руководящих сил Мурманского исполкома было поглощено в то время строительством нескольких зданий (гостиницы, порта), а мы больше задавались вопросами внутриквартального жилищного благоустройства, вопросами коренного разрешения водоснабжения из больших горных озёр, вопросами канализации. По этим вопросам удалось провести с местными технико-санитарными работниками интересные совещания.

При отъезде из Мурманска у нас возник вопрос о пополнении запаса путевого продовольствия, которое у нас истощилось, а надежда купить свежую рыбу оказалась несбыточной. Розничной или рыночной продажи не было. Мы уже собрались в наш санитарный вагон и ожидали первого отходящего поезда, который мог бы взять наш вагон. Было время отлива. Море ушло далеко от железнодорожных путей. В бинокль я заметил далеко в море появившуюся рыбацкую лодку под большим парусом. По-видимому, неслась она к берегу. С разных сторон спешили люди к тому месту, куда направлялась лодка. Она подошла к берегу, и в бинокль было видно, как собравшиеся начинают один за другим расходиться, унося с собой рыбу. Рыбакам не позволено было продавать рыбу в частные руки, они должны были сдавать весь улов на государственный приёмный пункт. Очевидно, пользуясь поздним ночным часом и отливом (хотя было уже за полночь, но солнце стояло над горизонтом) один из рыбаков продавал только что пойманную рыбу. Наиболее молодой из нас — Н. П. Сангин, пренебрегая риском, что в любой момент может подойти поезд и наш вагон прицепят к составу, отправился к лодке. Расстояние оказалось гораздо больше, чем казалось в бинокль. Приходилось обходить лагуны. Но вот я вижу в бинокль — из лодки летит к Сангину рыба. Проходит несколько времени. Мы видим, как, нагнувшись вперёд, молодой инженер волочит сзади какую-то добычу. Наступает острый драматический момент. Подходит долгожданный поезд. Все засуетились, чтобы изготовиться к прицепу. А ещё довольно далеко подаёт всякие знаки, машет руками, очевидно, надсаживаясь, взывает о подмоге, Сангин. Но зова и криков его не слышно, лишь видно, как, выбиваясь из сил, он пытается ускорить своё движение… А тут говорят, что наступает конец отлива, что вся эта равнина сейчас на наших глазах превратится в море. Кто-то бежит на помощь к Сангину, и когда вагон наш уже на прицепе, к общей зависти и немалому нашему изумлению наш аспирант втаскивает в вагон «пикшу». Рыбак продавал рыбы только целиком, не рубил на части. Самая малая, какая у него оказалась, была длиною в целый метр. И эту почти пудовую тяжесть Сангин волочил целый километр по песчаному берегу! Нам срочно понадобились хотя бы элементарные знания по сравнительной анатомии, чтобы выпотрошить рыбину. Общее изумление вызвала своими размерами печень, которая не вместилась даже в самую большую кастрюлю, которая была в небольшой кухне нашего санитарного вагона. Понадобился ещё противень. При поджаривании печени получилась целая кастрюля трескового жира и очень вкусные котлеты. Вообще продовольственный вопрос был одною рыбиной блестяще разрешён.