Эула Бисс - Откровенно об иммунитете. Вакцинация

«Антибиотики, вакцины – все это как путешествие во времени, – написала мне той весной моя подруга. – Ты возвращаешься назад во времени и предупреждаешь катастрофу, но кто знает, насколько необратимо ты тем самым изменяешь будущее? Я люблю своих детишек и возвращаюсь во времени, вакцинирую их, чтобы предупредить катастрофу, которую могу увидеть, но я рискую катастрофой, которую не могу видеть». Конечно же, это та подруга, которая в стихах пишет научную фантастику. Я-то прекрасно понимаю, что она хотела сказать. Я видела одну серию «Звездного пути», в которой звездолет «Энтерпрайз» летит через разлом пространства-времени и сталкивается со старым кораблем, который был уничтожен много лет назад. Внезапно «Энтерпрайз», сугубо мирный научный корабль, превращается в военное космическое судно времен окончательного поражения в битве с клингонами. Так как новая реальность замещает старую мгновенно, только один член экипажа, женщина с уникальным отношением ко времени, понимает, что что-то пошло не так. Она объясняет капитану, что на том корабле, вероятно, есть дети и что никакой войны на самом деле нет. Когда экипаж корабля из прошлого понимает, что они могут предотвратить идущую войну, не допустив ее начала, просто вернувшись в прошлое, они героически возвращаются в прошлое, чтобы умереть.

Я поняла, что каждый день, проведенный с ребенком, – это своего рода путешествие во времени. Каждый раз я мысленно заглядываю вперед, думая, что я могу дать и что получить от ребенка в будущем. Я вожу его в детский сад, где он узнает о микробах и правилах поведения; с тех пор, как он научился говорить, он все время спрашивает, что бы с ним стало, если бы он не научился мыть руки и ждать своей очереди. Но даже если я не делаю ничего, я все равно понимаю, что необратимо изменяю будущее. Время движется вперед курсом, который навсегда изменяется от того, что я ничего не делаю.

В течение нескольких ночей, пока сын болел крупом, я сидела у его кроватки и держала его в положении сидя, пока он спал, чтобы ему было легче дышать. Большего я для него сделать не могла. Тогда я путешествовала во времени назад – во всяком случае, я воспринимала это так, – преодолевая разлом пространства-времени, в то чувство, которое могла испытывать мать, ребенок которой страдал ложным крупом, который в любой момент мог оказаться смертоносным дифтерийным крупом. Я думала о матерях из книги Дефо «Дневник чумного года», которые, как рассказывали, умирали после смерти их детей – не от чумы, а от горя.

«Черкесские женщины, – писал Вольтер французам в 1733 году, – с незапамятных времен передавали оспу своим детям, когда им не исполнялось еще и полугода; они делали на руке ребенка разрез и втирали туда пустулу, осторожно взятую от другого ребенка». Это были женщины, которые делали прививки своим детям, и Вольтер горько сетует по поводу того факта, что «супруга какого-нибудь французского посла» не привезла этот обычай из Константинополя в Париж. «То, что заставляет черкешенок придерживаться такого обычая, каковой представляется странным другим, – писал Вольтер, – это побуждение, свойственное всем: материнская любовь и личная заинтересованность».

В то время медицинская помощь все еще находилась в ведении женщин, хотя традициям женского целительства уже угрожали врачи и церковь. Повитухи и знахарки, виновные в таких преступлениях, как обеспечение контрацепции и облегчение родовой боли, преследовались в ходе охоты на ведьм особенно жестоко; их жгли на кострах по всей Европе с пятнадцатого по восемнадцатый век. Согласно официальному наставлению для охотников на ведьм, повитухи принадлежали к разряду добрых ведьм, которые лечили и не причиняли вреда, но от этого они не переставали считаться ведьмами.

В то время, пока женщин казнили за их подозрительную способность лечить страждущих, врачи в европейских университетах изучали Платона и Аристотеля, но при этом очень мало знали о человеческом организме. Они не экспериментировали, не занимались наукой в нашем понимании этого слова, у них не было даже эмпирических данных, которыми они могли бы обосновать методы своего лечения, которые по самой своей природе часто бывали суеверными. Знахарки тоже были подвержены суевериям, но даже в раннем Средневековье они использовали спорынью для усиления сокращений матки и красавку (белладонну) для предупреждения выкидышей. Святая Хильдегарда Бингенская составила каталог целебных свойств 213 растений, а женщины-целительницы знали рецепты болеутоляющих и противовоспалительных средств в те времена, когда врачи все еще писали молитвы на челюстях пациентов, у которых болели зубы.

Бенджамин Раш, один из отцов американской медицины, кровопусканиями доводил своих больных, по выражению Барбары Эренрейх и Дейрдр Инглиш, до состояния «жертв трансильванского маньяка». В конце восемнадцатого и в начале девятнадцатого веков врачи кровопусканиями доводили людей до обмороков, травили ртутью и причиняли волдыри горчичниками. Так как медицинские школы не принимали на обучение женщин, врачи – иногда очень агрессивно – пытались вытеснить женщин-знахарок из частной практики. Однако искусство целительства, как обнаружили врачи, весьма сложно сделать предметом платных услуг. Мудрую выжидательно-наблюдательную тактику трудно продать, потому что она слишком сильно напоминает ничегонеделанье. Давление рынка частных медицинских услуг, предполагают Эренрейх и Инглиш, привело к практике «героической» медицины, в рамках которой практиковали такие жестокие методы лечения, как, например, кровопускания. Целью героической медицины было не столько лечение больных, сколько выполнение драматичных и ярких действий, за которые можно было выставить счет. Доктора Раша обвиняли в том, что он убил больше больных, чем вылечил.

На родовспоможение врачи замахнулись в последнюю очередь. Скромность и традиции мешали женщинам соглашаться на помощь мужчин в родах, и тогда акушеры начали продавать свои услуги, устроив настоящую травлю повитух, обвиняя их в том, что они невежественные, грязные и опасные. В девятнадцатом веке бедные городские женщины получили возможность бесплатно рожать в благотворительных госпиталях, хотя более состоятельные женщины по-прежнему предпочитали рожать дома. После того как деторождение переместилось в госпитали, смертность рожениц резко увеличилась. Родильную горячку, как называли в то время послеродовой сепсис, распространяли врачи, которые не мыли руки между исследованиями. Врачи обвиняли в этом слишком тесное женское белье, раздражительность и безнравственность.

В двадцатом веке психологи считали, что причиной шизофрении является перенашивание беременности, при котором матери буквально душат своих детей. Считали, кроме того, что гомосексуальность (которую до 1973 года считали психическим расстройством) развивается из-за того, что тревожные матери излишне балуют своих детей. Вину за аутизм, согласно теориям, господствовавшим в пятидесятые годы, возлагали на холодных, бесчувственных матерей. Даже сейчас матери являются «удобным недостающим звеном микробной теории», как говорит психотерапевт Жанна Меламед Смит, которая саркастически замечает: «Если болезнь не вирусная или не бактериальная, то, значит, она материнская».