Эула Бисс - Откровенно об иммунитете. Вакцинация

Сетования на то, что профилактические меры против гриппа оказались непропорциональными в сравнении с реальной угрозой, на мой взгляд, было бы куда уместнее приложить не к ответу на влияние непредсказуемого вируса, а к нашим военным действиям против Ирака. Критики утверждают, что вакцинация перед началом вспышки гриппа является глупым превентивным ударом. Но превентивные меры на войне имеют иные последствия, нежели превентивные меры в здравоохранении: в здравоохранении они могут устранить необходимость борьбы с эпидемией, а превентивный удар всегда имеет следствием полномасштабную войну. Но, как бы то ни было, предотвращение войны или болезней не наша сильная сторона. «Идея профилактической медицины не вполне американская, – писала газета Chicago Tribune в 1975 году. – Она означает, что наши злейшие враги – это мы сами».

В 2011 году изучение последствий вакцинации от гриппа H1N1, проведенной только в Европе, показало, что вакцина вызвала увеличение заболеваемости нарколепсией в Финляндии и Швеции. В первых сообщениях указывали, что в Финляндии нарколепсию наблюдали у одного подростка на 12 тысяч вакцинированных, а в Швеции – у одного подростка на 33 тысячи вакцинированных. Исследование продолжается, и нам еще предстоит многое узнать, в частности о том, как именно вакцина влияет на возникновение нарколепсии именно в этой группе населения, но сам этот инцидент уже подкрепил существующие страхи относительно того, что наши враги – это мы сами. Проблемы с вакциной являются не доказательством неизбежных недостатков медицины, но доказательством того, что мы действительно находимся на пути к самоуничтожению.

«Апокалипсис, – пишет Сонтаг, – стал непрерывным и нескончаемым сериалом; это не апокалипсис наших дней, это апокалипсис от наших дней и навсегда. Апокалипсис стал событием, которое одновременно происходит и не происходит». В эту эру неопределенного и неуловимого апокалипсиса мой отец взялся за чтение стоиков, что абсолютно не удивительно для онколога. Он говорил, что в сочинениях стоиков его привлекает идея о том, что человек не может контролировать то, что с ним происходит, но может контролировать свои чувства в отношении происходящего. Или, как выразился Жан Поль Сартр, «свобода – это то, что ты делаешь с тем, что делают с тобой».

Представляется, что среди многих вещей, которые были сделаны с нами, не последнее место занимает то, что нас сделали робкими и боязливыми. Что будем делать мы с нашими страхами? Этот вопрос занимает меня и как гражданина, и как мать. Как матери, мы должны каким-то образом сбалансировать силу и бессилие. Мы можем в определенной степени защитить наших детей. Но мы не можем сделать их неуязвимыми в большей степени, чем самих себя. «Жизнь, – как пишет Донна Харауэй, – это окно уязвимости».

Первой жертвой Дракулы после его прибытия в Англию стала красивая молодая женщина, которая каждое утро выглядела бледной и слабой; она осталась жива только благодаря повторным переливаниям крови. К счастью, ее любят трое мужчин, и каждый из них с радостью делится с ней своей кровью. Один из этих мужчин записывает в дневнике: «Ни один мужчина до тех пор, пока сам не испытает этого ощущения, не знает, какое это счастье – видеть, как его кровь вливается в вены женщины, которую он любит». Дракула предпочитает красивых женщин, но насколько мы знаем, он не способен чувствовать любовь. Дракула Брэма Стокера стал вампиром не для того, чтобы тратить свое бессмертие на поиск единственной истинной любви, чем он занят в киноверсии Фрэнсиса Форда Копполы. Он всегда бессердечен, даже в своей смертной инкарнации Влада Сажателя. Дракула, в конце концов, не человек, он – воплощение болезни. Охотники же за вампиром – не столько люди, сколько метафоры лучших качеств медицины. Вампиры забирают кровь, а охотники за вампирами ее отдают.

Я всегда думаю об этом отличии, когда сдаю кровь. Мой сын, которому нравится носить плащ с капюшоном, любит поговорить о хороших и плохих парнях, несмотря на то что я всегда говорю ему, что в каждом человеке есть что-то хорошее и что-то плохое. Мы одновременно вампиры и не вампиры, носим мы капюшоны или нет. Я думаю о дочери Стивена Кинга, Наоми Кинг, которая однажды сказала, что, хотя ей не нравятся ужасы как жанр, ей нравятся богословские вопросы о том, как можно дружить с монстрами. «Если мы демонизируем других людей, – говорит она, – делаем всех других чудовищами и приписываем им чудовищные поступки – а мы все обладаем этой склонностью, – то как мы сами не становимся чудовищами?»

«Хочешь крови?» – спросил меня недавно сын, приложив к моей руке зарядное устройство от сломанного датчика дыма – так он изобразил переливание крови. Когда операция была окончена, он с гордостью произнес: «Теперь тебе не надо есть». Он воображает, что я вампир. И в какой-то степени так оно и есть. Для меня сдача крови – это противоядие против моего вампиризма. Я также плачу долг какому-то безымянному донору. Сейчас я пытаюсь представить себе того донора, глядя на людей, сидящих напротив меня, – мускулистого мужчину, изучающего карточки с текстами и картинками, женщину средних лет, читающую роман, мужчину в деловом костюме, сосредоточенно смотрящего в телефон. Они точно так же могли бы сидеть в ожидании поезда, но сейчас они купаются в ауре альтруизма.

Причины, по которым люди сдают кровь, заключаются не в получении материальной выгоды – это единственное, что мы знаем точно. Но это не значит, что из сдачи крови невозможно извлечь выгоду. В немногих странах, включая Соединенные Штаты, распространена практика «стимулов» для доноров. В 2008 году Красный Крест провел кампанию под лозунгом «Сдаешь мало – получаешь много». Каждый донор имел шанс получить подарочную карточку с 1000 долларов. «Сдаешь мало – получаешь много» может считаться символом современной американской жизни и нашим эквивалентом дней трепета. Однако экономисты провели исследования, показавшие, что стимулы и бонусы могут на самом деле отвратить людей от сдачи крови. Предложение вознаграждения может оскорбить людей, которые хотят сдать кровь из желания сделать доброе дело.

Я вижу, что, когда в руки сидящих напротив меня людей вонзаются иглы, их лица искажаются – пусть на мгновение – непроизвольной гримасой. Я боюсь сдавать кровь, и, так как воображаю, что сидящие здесь люди с большим, чем у меня, желанием и готовностью делают это, я удивляюсь, когда вижу эти гримасы. Медсестра вводит мне иглу в вену, и я чувствую, как мое лицо искажается такой же гримасой. « Мне тоже это не нравится », – думаю я. При этом я вспоминаю одного героя «Дракулы», который, испытав нечто вроде полового экстаза во время переливания его крови любимой им женщине, записывает в дневнике: «Изъятие крови, неважно, насколько оно желанно, вызывает ужасное ощущение».