Владимир Мойсеенко - Записки врача. С серьёзными основами акупунктуры и вступлением к гомеопатии

– Вовочка, если ты заберёшь документы из политехнического института, ты сведёшь меня в могилу. Ты же знаешь, как это сложно – поступить в медицинский! Ты знаешь, какой там конкурс? Ты окажешься за бортом жизни, а я на кладбище, потому что я этого не переживу.

Чтобы не свести маму в могилу, я ещё некоторое время продолжал учиться в политехе, сидел над чертежами, зубрил политехнические науки, сдавал экзамены. Я уже всерьёз подумывал пойти в деканат политеха за документами. Но тут, в начале 1974 года, умерла от воспаления лёгких моя горячо любимая бабушка Аня, мамина мама. Ей было 86 лет, и она была при этом человеком активным. Готовила пищу, ходила в магазин за продуктами, читала, вязала, ходила по временам в церковь. Ходила в церковь лишь по большим праздникам, поскольку говаривала: «Чем ближе к церкви, тем дальше от бога». Она молилась дома обо всех нас, о нашем здравии и о тех, кто уже ушёл из этого мира. Она научила меня молитвам «Отче наш» и «Богородице Дево». Моя милая крохотулечка. В ней не было и 150 сантиметров роста. Нередко я брал её на руки и кружил с ней по комнате. «Пусти, уронишь!» – кричала она. А я кружился с ней, с моим стареньким маленьким ангелом-хранителем. «Я – великая труженица, – говорила она о себе. – Тружусь всю жизнь. Никак не отдохну. Отдохну уже на том свете». «Нет, бабулечка, – отвечал я ей, – ты никогда не умрёшь». – «Да что же, я бессмёртная?» – «Да, моё солнышко. Ты всегда будешь с нами». У неё было морщинистое лицо и жилистые руки с такой прозрачной кожей, что видны были все сосуды. Готовый экземпляр для изучения анатомии. И хотя она была уже старенькая, для мамы её смерть была, как и для всех нас, тяжёлым ударом. Мама хваталась за сердце, пила валерьянку, корвалол и валокордин. И я опять не пошёл забирать документы.

Так я дожил до третьего курса. Но внутренний зуд не покидал меня. К осени 1974 года я окончательно созрел. Мочи моей не было более терпеть это несоответствие внутреннего позыва и необходимости следовать проторенной колеёй. Я забрал документы из политехнического и стал поступать в медицинский институт, куда поступить, по прогнозам моей матушки, было совсем нереально. Я не был таким уж идиотом на тот момент, чтобы не быть осведомлённым о том, что в мединститут поступают нередко дети врачей (у меня в семье, да и в роду, насколько я знал, врачей не было; и хотя родители работали экономистами в облфинотделе и райфинотделе, но звёзд с неба не хватали); дети профессуры как из мединститута, так и из других учебных заведений; дети директоров заводов; дети родителей, работающих в торговой сфере и имеющих доступ к дефициту; дети партийных руководителей, руководителей районных и областных Советов и пр. Но случалось поступать и очень настырным молодым людям и девушкам со стороны, либо просто явным отличникам и медалистам, блестяще окончившим школу, у которых с головой и с памятью было всё в порядке. Ничем таким я не обладал. Школу окончил в основном на четыре балла по большинству предметов. Поэтому, когда я забирал документы из политеха, на меня посмотрели с состраданием, как на блаженненького. Особенно когда я сказал, что собираюсь поступать в медицинский. «Не передумаете?» – спросила дама в очках. «Нет», – ответил я твёрдо. Она вздохнула: «Ну, может, ещё сможете восстановиться». И отдала документы.

Может быть, я обнаглел не на шутку? Либо уверовал в руку Вселенной, которая меня ведёт и каким-то образом мне поможет? Сейчас, ретроспективно рассматривая своё решение, уже после того как я познакомился с книгой Ронды Бёрн «Тайна» и с её одноимённым фильмом, я должен признать, что, действуя рационально, никогда бы не забрал документы из политеха и не вступил бы на весьма зыбкую тропу, ведущую в мединститут. А тогда я каким-то внутренним чувством уже представлял себя врачом, я был совершенно уверен в том, что обязательно поступлю, сколько бы усилий мне ни потребовалось. Что я просто не могу не поступить.

Раньше, в детстве да и не только, со мной случались происшествия, на которые я особенно и не обращал внимания, но с точки зрения здравого смысла они являлись совершенно невероятными, волшебными, не отвечающими законам нашего мира.

Однажды в детстве родители собрались идти в лес по грибы, и я должен был идти с ними. Не то чтобы я не любил ходить по грибы в лес. Скорее напротив, мне доставляло удовольствие находить грибочки, а потом приносить их домой и, уже приготовленные бабушкой, потушенные с лучком и со сметаной, исходящие паром, съедать. Просто в тот день я собирался поехать с соседом дядей Борей на рыбалку, к которой он же меня и пристрастил. Но идти пришлось в лес с родителями. Тем не менее я заявил, что хотя и покоряюсь их грубой силе, но собирать грибы я не буду, а беру с собой удочку, чтобы ловить рыбу. Ну очень мне хотелось в тот день на рыбалку. Я просто не представлял себе, что этот день закончится без улова. Мама посмеялась над моей затеей и сказала, что в лесу, куда мы едем, нет ни озера, ни реки, а потому затея моя глупая и бесперспективная. Так и сказала – «бесперспективная». Блуждая по лесу, я всё осматривался по сторонам, не забрезжит ли где водная гладь. Но увы. Похоже было, что в этом лесу и впрямь рыбалка будет бесперспективной. И вдруг, когда я был уже близок к отчаянию, за кустиком я увидел осоку, а она ассоциировалась у меня с водоёмом. Я шагнул вперёд, и пред моим взором предстал «водоём». То была лужа с поверхностью не более двух квадратных метров, по краю которой и росла осока. «Ну что же, вот и моё озеро», – вздохнул я и, надев на крючочек шарик из хлебного мякиша, закинул удочку. Ждать долго не пришлось. Поплавок нырнул, и, к своему изумлению и радости, я выудил из лужи карасика размером с ладошку. Ещё четыре раза я забрасывал удочку, и ещё четыре карасика оказались моей добычей. После чего рыба в этом водоёме, похоже, закончилась. Я ещё сидел с удочкой, когда ко мне подошла мама, саркастически оглядела моё озеро и, улыбнувшись, спросила, как дела у рыболова. Молча я достал из воды леску, на которой болтались пять карасиков, и гордо приподнял их над головой. Улыбка у мамы исчезла, а рот приоткрылся. Когда мы пришли домой, бабушка сварила из этих рыбок уху. Ещё были и грибы жареные. Анализируя этот случай теперь, с высоты прочтения Ронды Бёрн, я неизбежно прихожу к выводу, что мир, в котором мы живём, чудесный, волшебный и если очень чего-либо захотеть, то обязательно это случится в малом или большом…

В общем, я засел за учебники. Настали решающие дни экзаменов. Я сдал все экзамены и… недобрал баллов. Конфуз, однако. Представьте себе выражение лица моей мамы, слёзы в глазах и её слова «Я же говорила…» Валерьянка, корвалол…

Однако я не сдавался, и уверенность, что я обязательно поступлю в мединститут, меня не покидала. Я знал о существовании подготовительного отделения и отправился в его деканат. Иннокентий Родионович оказался человеком доброжелательным. Выслушав мою историю, он предложил мне на выбор: либо поступать на подготовительное отделение и через год вновь испытать судьбу, либо поступить лаборантом на кафедру нормальной физиологии человека и, отработав там два года, поварившись во внутренней кухне кафедры, получив лучшее представление о физиологии и основательно подготовившись, уже наверняка поступить на стоматологический факультет мединститута. «На стоматологический? – переспросил я. – Нет, я буду поступать только на лечебный». – «Ну ладно, посмотрим. Может, ещё передумаете. Вот я, например, закончил стоматологический, прошёл курсы по общей хирургии, отработал несколько лет на периферии и вот теперь преподаю на кафедре нормальной физиологии», – сказал декан. «Нет, только на лечебный», – повторил я, удивляясь собственной наглости. По поводу же предложения Иннокентия Родионовича я подумал, что поработать лаборантом на кафедре нормальной физиологии действительно хороший вариант, и я согласился.