Дмитрий Соколов - Лечебное дело zyablikova

Оптимизму мне добавила и разгулявшаяся погода с температурой воздуха +20 и более. Те 10 минут, что я шёл от площади Киевского вокзала до 4-й подстанции во 2-м Брянском переулке, наполнили мои лёгкие такой лёгкостью, что я готов был взлететь, воспарить, взмыть, встрепенуться, воспрянуть, и даже вознестись… хотя последнее было как-то не по-комсомольски.

На подстанции царилатакая же радостная обстановка. Все свободные водители высыпали из душных и сальных водилен на 1-м этаже, и все они теперь толпились на стоянке возле своих машин, курили, лениво пинали по шинам и обменивались солёными шофёрскими шуточками. “Свободные” фельдшера в расстёгнутых халатах курили у крыльца, блаженно щурясь на налившееся солнце. Между ними безбоязненно прыгали ошалевшие воробьи и суетливо семенили исхудавшие голуби, стуча клювами по тёплому пахучему асфальту.

Окна диспетчерской на втором этаже были распахнуты настежь. Там, как всегда, сидели два или три старших фельдшера, принимающие и распределяющие вызова. Это были суровые курящие тётки лет 35-40, совершенные неандерталки на мой взгляд, всегда намазанные и накрашенные сверх меры, хрипло-сиплые, с “сиськами” и “ляжками”, которые, по высказыванию Фридриха Энгельса, были “не только органом труда, но и продуктом его”. Опытнее, прожженнее и вульгарнее особ, чем эти, я больше нигде не встречал. Они разговаривали по телефону и перебрасывались с водителями солёными линейными шуточками, которые по солёности намного превосходили шофёрские.

Атмосфера этого невероятного праздника жизни оглушила меня совершенно. Я остановился поздороваться с курившими фельдшерами, среди которых были два или три моих однокурсника, заговорив с ними о чем-то, поэтому не сразу услышал, как диспетчерша сипло орёт на меня сверху:

– zyablikov, з…@л ты там трепаться! Пришёл работать, так работай, б… – вызов уже тебе! Женщина, 27 лет, острые боли в животе, с улицы – Смоленская площадь, напротив Гастронома, на нашей стороне Садового…

Таким образом, на раскачку времени не было. Усилием воли обломав себе спровоцированные острым приступом весны крылья, я ринулся на 2-й этаж, мигом переоделся, получил под роспись наркотики, рацию и тонометр, схватил ближайшую дежурную укладку и побежал отыскивать своего водителя.

Напротив Гастронома на Смоленке, в равнодушной толпе, от острых болей в животе мучилась молодая женщина, и только я, я – zyablikov, мог ей помочь!!

– Куда едем? Где? Смоленка? Уличная ? – осклабился водитель Аскарсаидов, по кличке “Аскарида”. – Понятно… ща вылечим! Садись, студент!

“Какая она тебе “уличная”? – возмущённо подумал я, садясь рядом с этим примитивным, всегда пахнущим бензином существом. – Уличные – там, в мире капитала!”

Где-то в Лос-Анджелесе! в фильме “Новые центурионы”, который я смотрел в глубоком детстве. Там двое полицейских, старый и молодой, патрулируют ночной город, по пути сгребая с центральных улиц циничных чернокожих проституток и набивая ими свой “воронок”.

Я смотрел этот фильм “Дети до 16 не допускаются” в очень нежном возрасте, тайком от родителей, и полицейская машина, полная пьяных чернокожих проституток, глубоко тогда поразила моё пионерское сознание…

Аскарида резко тронул наш белоснежный храм здоровья с места, и погнал вверх по Большой Дорогомиловской. Перестройка ещё толком не началась, но ветер перемен дул тогда изо всех щелей, и публика на улицах столицы начала резко меняться. В двух шагах находился Арбат, который только что превратили в пешеходное непонятно что, сплошное гулялово хрен пойми, кого – сугубый паноптикум “неформалов” и провинциалов. Оттуда этот паноптикум растекался по прилежащим улицам.

Что ж, суматоха и бред весенней Москвы за окнами сразу же пришпорили моего водителя, и мы в мгновение ока миновали остаток Большой Дорогомиловской, пулей проскочили Бородинский мост, словно вдоль по Питерской-Питерской промчались сквозь Смоленский проезд, у МИДа резко, пронзительно скрипнув, повернули налево и оказались на месте.

Там, у телефонной будкистояли три девушки, необыкновенно и нарядно одетые. Кто они были, так и осталось неизвестным, но выглядели они как провинциалки, впервые вышедшие на московские улицы. Тогда как раз в разгаре была первая, ещё советская волна миграции “по лимиту”, и тысячи девушек устремились в столицу из своих постылых урюпинсков. Презренная каста “ лимитА ” становилась в Москве всё многочисленнее с каждым днём, берясь за выполнение самых презренных и малооплачиваемых работ, живя в многочисленных “общагах типа притонов”, многие из которых располагались теперь в арбатских переулках.

Так и пели тогда на мотив знаменитой “Феличиты”:

Общее состояние у этих троих ярких представительниц “лимитЫ”, похоже, было удовлетворительным, никто не лежал распростёртым на тротуаре, никого не рвало “кофейной гущей”, и даже просто не рвало, нигде не было следов мелены, и мне стало немного досадно, что я так торопился – в любом случае, ситуация была “не скоропомощная”.

Я спросил, что случилось, кто вызывал “бригаду”. Оказалось, что “вот той девушке” “вдруг скрутило желудок” на фоне полного здоровья, поэтому остальные две тут же позвонили в “03” прямо из этого автомата. “Вот та девушка” оказалась высокой, заметной гражданкой в зелёной приталенной блузе с ремнём и жабо, с огромным отложным воротником и в чёрной обтягивающей юбке. Из-под низко уложенной “химии” высотой со здание МИДа на меня сверкали большие чёрные глаза “с поволокой”, которую я по неопытности расценил, как страдание. На её широких скулах и полных щеках ярко горели румяна, которые для медицинского студента выглядели вполне себе “лихорадочным румянцем”.

Мимо нас взад и вперёд валил жизнерадостные москвичи и гости столицы, по проезжей части потоком шуршали машины, поэтому я попросил интересную пациентку взойти в салон “скорой”, что она и выполнила несколько атактично. Я влез следом и ощутил запах алкоголя из-под дешёвого парфюма – э, да вся эта расфуфыренная компания была пьяна, хотя шёл всего пятый час вечера. Аскарида открыл окно и обратился к двум другим девушкам – откуда такие красивые нарисовались.

Красивыми они были разве что на шофёрский вкус, поэтому я приступил к оказанию “скорой” помощи:

– Что болит? Где? – спросил я как можно строже.

Пациентка показала на область эпигастрия. Я тут же уложил её на носилки, без разговоров расстегнул зелёный, как крокодил, лакированный ремень с огромной фигурной пряжкой, довольно бесцеремонно задрал блузку и пропальпировал колышащийся живот. От моей пальпации “блузка” задышала чаще и глубже, закатив свои прекрасные чёрные глаза, но я остался бесчувствен, как полено. Убедившись, что передняя брюшная стенка мягкая во всех отделах и активно участвует в акте дыхания, разве что имеется локальная боль в правом мезогастрии при глубокой пальпации последнего, я объявил, что ничего страшного, имеются спазмы тонкого кишечника на почве погрешности в диете, сейчас сделаю спазмолитический укол, и всё пройдёт…