Дмитрий Правдин - Записки студента-медика. Ночь вареной кукурузы

– Так, все, товарищ Ендовицкий, – молчаливый хирург Мохнатов больше не мог смотреть, как неутомимый парторг в третий раз потянулся к капроновой веревке флагштока, – довольно играть. Ребятам спать пора, да и нам тоже. Утром уже разберемся.

– Точно разберетесь? – Юрий Ильич выключил уже совсем едва тлевший фонарик и повернулся к говорившему.

– Разберемся!

– Так вас же не будет. Или вы придёте на подъем флага? Я, сам лично, приду, проверю.

– С флагом и с гимном мы совладаем, – махнул рукой Пахомов, – вы нам лучше скажите, где здесь у вас туалет и вода, чтоб помыться?

– Туалет там, – парторг показал в сторону выступавшего из темноты сооружения, похожего на сарай, а мыться вот здесь, – его рука показала на забор из дощатого штакетника с заострённым верхом, разделявшим женский и мужской дворики. При слабом оконном освещении тускло блеснули прикрученные к забору умывальники. – Вода в колодце, что за углом. Тут где-то во дворе железная печка стоит, и дрова в углу сложены. Растопите ее, нагреете воды, если холодная вас не устраивает.

– Простите, а что, девочки и мальчики в один туалет должны ходить? – изумилась Вика, все это время внимательно следившая за героическими потугами парторга.

– А что делать, – пожал он плечами, – издержки деревенской жизни. Но вы не отчаивайтесь, он разделен на кабинки.

– Кто он? – чуть не плача спросила Вика, снимая с себя гроздья комаров.

– Туалет! – почти выкрикнул парторг и вновь устремил свой взор на почти растворившийся в темноте флагшток.

Холодное утро выдернуло Твердова из кровати и выгнало на улицу ни свет, ни заря. Выбравшись из теплой постели наружу, он зябко поежился, глянул на часы: 05–30, взял висевшую на дужке кровати одежду, оделся и осмотрелся по сторонам.

В большую прямоугольную комнату впихнули 12 армейских железных кроватей с панцирной сеткой и расставили аккуратно, но непрактично: где-то широкие промежутки, а где-то маленькие. Две кровати возле самого выхода, остались пустыми. На остальных безмятежно спят будущие первокурсники, многие прямо в верхней одежде. Как сморил их вчера богатырский сон, так они и уснули, едва дотянувшись до подушки под казенной наволочкой, будучи не в состоянии нормально раздеться.

– Надо сказать местному начальству, чтоб две лишние кровати отсюда убрали, места тогда станет больше, – подумал командир отряда, нажав пальцем на кнопку выключателя и погасив зажжённую еще с вечера лампочку.

Справа от выхода – давно нетопленая кирпичная печь с чугунной плитой. Ее квадратная, чуть покосившаяся труба, упирается в потолок, три окна украшены бирюзового цвета шторами. Слева от выхода – стол с порезанной в нескольких местах голубой клеенкой и черно-белым телевизором «Чайка 206» Имеется даже стабилизатор напряжения, с намотанным вокруг него проводом под закреплённой на стене розеткой.

Твердов дотянулся до ближайшей форточки и распахнул ее, подставив лицо под струю свежего воздуха. В комнате, мягко говоря, за ночь хорошо надышали. Скрипнув рассохшейся дверью, Александр вышел на улицу, едва увернувшись от низкого косяка.

– Здорово, студент, – окликнул его веселый мужской голос.

– Доброе утро…

Из-за молочного тумана, окутавшего округу, виднелся только неясный силуэт.

– да мы не совсем еще студенты, только в институт поступили.

– Поступили, выходит уже студенты.

– Да, но посвящения в студенты у нас еще не было. Считается, что полноценным студентом можно стать, когда нам выдадут студенческие билеты. А до тех пор мы пока абитуриенты.

– А когда оно у вас, посвящение? – человек вышел из тумана и приблизился к Твердову.

Роста ниже среднего, лет около тридцати, голубоглазый, одет в простенькие серые брюки, мятый, надетый прямо на голое тело, коричневый пиджачишко. На голове серая от грязи «капитанская» фуражка со сломанным лакированным козырьком, давно не стриженые черные с волосы. На его загорелом лице вместо бороды по подбородку несколько штук длинных волосинок. Незнакомец протянул Твердову руку.

– Сергей, можно просто Серега, – представился он, обдав Твердова сложным амбре, состоящим из смеси ядреного чеснока, плохого самогона, едкого пота и дешёвого табака.

– Александр, можно просто Саша, – пожал руку новому знакомому Твердов. – Чего не спите? Чего встали в такую рань?

– Да, можно на «ты», – улыбнулся Серега, – Мы же в деревне встаем завсегда рано и у нас тут все по-простому. Тебя как по батюшке?

– Иванович. Александр Иванович.

– Значит, проще звать Иванычем.

– А вас как?

– Чего, как?

– Ну, по отчеству как?

– А, брось, – Серега вяло махнул рукой и полез во внутренний карман засаленного пиджака за «Примой». – Все меня Серегой зовут. И ты зови. Я сосед ваш, – он привычно размял сигарету желтыми от частого курения пальцами, Чиркнул спичкой об край коробка, прикурил и жадно затянулся. – Моя квартира с вашей через стенку, – пояснил Серега, выпуская из себя через ноздри вонючий дым.

– Как это через стенку?

– Просто: дом-то хоть и одноэтажный, но двухквартирный. Без удобств, правда. С одной стороны, моя квартира в три комнаты, а с другой ваша, в две.

– Так у нас вроде бы одна комната.

– Раньше было две. Тут Вася Косяк жил. Бухал он крепко, помер года три назад. Хороший тракторист был, когда трезвый, и человек душевный. Да… Вот на этом самом крыльце, – Серега ткнул дымящимся окурком за спину стоявшего перед ним Твердова, – и окочурился. Ну, после этого тут никто жить не захотел. Председатель велел перегородку между комнатами снести и сделать общежитие для студентов. А то до этого они в старой школе жили. Новую двухэтажную из кирпича как сварганили, то старую разбирать не стали, приспособили под общежитие.

– В школе? А где там спать?

– Так известное дело – на нарах. Старая школа – она же деревянная, бывшие кулацкие хоромы. Там в кабинетах доски по периметру прибили сантиметрах в семидесяти от пола, вот тебе и нары. В матрасовки сена набили, вот тебе и спальное место.

– А что такое матрасовки?

– Ты че, не знаешь, что есть матрасовка? Чехол, который на матрац натягивают.

Туман постепенно рассеивался, и за спиной Сереги пробился флагшток и край общественного туалета. Твердов посмотрел в их сторону и погрустнел. Собеседник перехватил его взгляд, обжигая пальцы «добил» сигарету, бросил на землю окурок.

– Чего задумался? Придет Балабол на подъем флага или нет? Придет, будь спок!

– Кто придет?

– Балабол, это мы промеж себя так парторга Ендовицкого прозываем. Треплется падла много. Но, ежели чего сказал, то сто процентов выполнит, тут можно не сумлеваться. Но не боись, сегодня, может, завтра еще с утра у вас появится, а потом забьет болт. У него и без вас полно дел.