Эдмонд Дюпуи - Проституция в древности

В одной из глав Сатирикона латинский писатель [96]дает нам разительную картину нравов, которая является чрезвычайно интересным документом для истории проституции. Аскильт, рассказывая о почтенном старце, которого он встретил ночью, бродя по Риму, говорит:

«Едва приблизившись ко мне, этот человек держа в руке свой кошелек, предлагал мне продать ему ценою золота мое бесчестье; старый развратник привлекал уже меня к себе развратной рукой и, несмотря на силу моего сопротивления… вы понимаете меня, мой друг Эвкольп? Во время рассказа Аскильта появляется старик, о котором он рассказал, в сопровождении довольно красивой женщины. Увидя Аскильта, он говорит ему: — «В этой комнате нас ждет наслаждение; будет борьба, вы увидите, как это приятно; выбор роли зависит от вас». Молодая женщина также уговаривала его пойти с ними. Мы все дали себя уговорить и следуя за нашими проводниками, прошли через ряд зал, в которых разыгрывались самые похотливые сцены сладострастия.

Люди боролись и боролись с такой яростью, что казались опьяненными сатириконом. При нашем появлении они усилили свои сладострастные движения, чтобы вызвать в нас желание подражать им.

Вдруг один из них, поднял до пояса одежды, бросается на Аскильта и повалив его на соседнюю кровать, пытается изнасиловать. Я бросаюсь на помощь несчастному, и совместными усилиями нам удается отразить это грубое нападение.

Аскильт бежит к двери и скрывается, а я один начинаю бороться с этими необузданными развратниками; но перевес силы и храбрости на моей стороне, и я, отразив новое нападение, остаюсь целым и невредимым».

Такова картина распущенности римских нравов, начертанная любимцем Нерона — Петронием — Arbiter elegantiarum, то есть заведывавшим развлечениями Нерона. Если легкомысленный, но все же правдивый автор Сатирикона, сладострастный придворный, бывший божком развращенного двора, мог нам дать подобную картину эротического неистовства своих сограждан, то можно с уверенностью сказать, что Ювенал (вопреки утверждениям некоторых моралистов) не перешел границ правды в своих бессмертных сатирах.

Отнюдь не желая оправдывать института легализированной проституции, мы вправе спросить себя, до чего бы дошли эти люди времен Империй для удовлетворения своих циничных страстей, не будь проституции?

Но эти страсти удовлетворялись не только с помощью cinaedes и pathici; самый утонченный разврат служил для удовлетворения похоти мужчин и женщин.

Римлянам даже более, чем грекам, передались пороки Финикия и Лесбоса — irrumare, fellare ucunnilingere. Нужно прочесть эпиграммы Марциала и Катулла, жизнеописание Цезаря и главным образом, Тиверия, чтобы получить полное историческое освещение этого вопроса, которое подтверждают нам гравюры, картины и скульптуры, сохранившиеся от латинской цивилизации, как живые памятники проституции времен Римской Империи.

К описаниям, данным нами в труде «Медицина и нравы античного Рима, по латинским поэтам», мы ничего не можем более добавить.

Отметим еще, впрочем, что эти пороки были занесены в Грецию финикиянами, а в Италию перешли из Сирии [97], как говорит поэт Озон в одной из своих эпиграмм.

Свидетельства историков, писавших о проституции, дали повод Шатобриану написать красноречивую главу о нравах древних народов [98]. Он показал нам римлян во всей их развращенности: Impios infamia turpississima, как энергично выражается латинский писатель [99]. Далее он добавляет: «Были целые города, всецело посвященные проституции. Надписи, сделанные на дверях домов разврата, и множество непристойных изображений и фигурок, найденных в Помпее, заставляют думать, что Помпея была именно таким городом. В этом Содоме были, конечно, и философы, размышлявшие о природе божества и о человеке. Но их сочинения больше пострадали от пепла Везувия, нежели медные гравюры Портичи. Цензор Катон восхвалял юношей, предавшихся порокам, воспетым поэтами. Во время пиршества в залах всегда стояли убранные ложа, на которых несчастные дети ожидали окончания пиршества и следовавшего за ним бесчестия. Transeo puerorum infelicium greges quos post transacta convivia aliae cu biculi contimeliae exspectant [100].»

Историк IV века Аммиен-Марцелин [101], нарисовав верную картину римских нравов, показывает до какой степени бесстыдства дошли они. Говоря о потомках наиболее знаменитых и прославленных родов, он пишет:

«Возлежа на высоких колесницах, они обливаются потом под тяжестью одежд, которые, впрочем, настолько легки, что приподымают бахрому и открывают тунику, на которой вышиты фигуры всевозможных животных. Чужеземцы! Идите к ним; они забросают вас расспросами и ласками. Они объезжают улицы, сопровождаемые рабами и шутами… Впереди этих праздных семей выступают закопченные дымом повара, за ними следуют рабы и прихлебатели; шествие замыкают отвратительные евнухи — старые и молодые, с бледными и багровыми лицами.

Когда раба посылают справиться о чьем-нибудь здоровье, он не имеет права войти в жилище, не обмывшись с головы до ног. Ночью единственным убежищем для черни служат таверны или протянутые над местами зрелищ полотна: чернь проводит время в азартных играх в кости или дико забавляется, издавая носом оглушительные звуки.

Богачи отправляются в баню, покрытые шелком и сопровождаемые пятьюдесятью рабами. Едва войдя в комнату для омовений, они кричат: «Где же мои прислужники?» Если здесь случайно находится какая-нибудь старуха, в былое время торговавшая своим телом, они бегут к ней и пристают со своими грязными ласками. Вот вам люди, предки которых объявили порицание сенатору, поцеловавшему свою жену в присутствии дочери!

Отправляясь в летнюю резиденцию или на охоту, или переезжая в жаркие погоды из Путеол в Кайетту в свои разукрашенные шалаши, они обставляют свои путешествия так же, как некогда обставляли их Цезарь и Александр. Муха, севшая на бахрому их позолоченного опахала, или луч солнца, проникший сквозь отверстие в их зонтике, способны привести их в отчаяние. Цинцинат перестал бы считаться бедняком, если бы, оставив диктаторство, стал обрабатывать свои поля, столь же обширные, как пространства, занятые одним лишь дворцом его потомков.

Весь народ не лучше сенаторов; он не носит сандалий на ногах и любит носить громкие имена; народ пьянствует, играет в карты и погружается в разврат: цирк — это его дом, его храм и форум. Старики клянутся своими морщинами и сединами, что республика погибнет, если такой-то наездник не придет первым, ловко взяв препятствие. Привлеченные запахом яств, эти властители мира бросаются в столовую своих хозяев, вслед за женщинами, кричащими, как голодные павлины».