Чезаре Ломброзо - Новейшие успехи науки о преступнике

Известная рассеянность великих людей, пишет Тоннини, очень часто есть просто эпилептическое беспамятство.

Но еще более веским доказательством служит сильно выраженное бессердечие, потеря понятия о нравственности, общая всем гениям, больным и здоровым, которая делает наших великих завоевателей разбойниками крупных размеров.

Тем, кому неизвестно, как обширно господство эпилепсии, такие выводы покажутся странными; но в настоящее время известно, что гемикрания, перемежающиеся сциалоррея и простые амнезии должны быть причислены к эпилепсии. Весьма многочисленные формы мономании не представляют скрытой эпилепсии; ибо их появление, как то показал Соваж, часто вытесняет всякий след прежде бывшей эпилепсии. Достаточно здесь припомнить массу первоклассных гениев, одержимых двигательной эпилепсией, или той формой головокружения, теми болезненными приступами гнева, которые суть лишь видоизменения, эквиваленты эпилепсии; таковы Наполеон, Мольер, Юлий Цезарь, Петрарка, Петр Великий, Мухаммед, Гендель, Свифт, Ришелье, КарлУ, Флобер, Достоевский, св. Павел.

Для тех, кто знаком с законами статистики, на основании которых всякое явление есть выражение многочисленного ряда аналогичных, но различных между собой фактов, такое частое присутствие эпилепсии у перворазрядных гениев, великих между великими, заставляет подозревать, что и среди обыкновенных способных людей эпилепсия распространена сильнее, чем полагали; а это дает право признать эпилептическую природу гения.

В этом отношении важно заметить, почему у таких больных великих людей конвульсивная форма эпилепсии встречается очень редко; известно, что эпилепсия с редкими конвульсивными припадками имеет психические эквиваленты, которые в данном случае являются в форме более частого и более глубокого гениального творчества.

Сходство гениальности с эпилепсией особенно поражает при сравнении эпилептического приступа с моментом вдохновения; в обоих случаях мы видим бессознательное состояние, полное деятельности и силы, которое сказывается у гениев – творчеством, у эпилептиков – конвульсиями.

Окончательно убеждает в эпилептическом происхождении гениальности анализ творческого вдохновения; эпилептическая его природа была ясна даже и для незнакомых с новейшими открытиями о сущности эпилепсии [10]. Творческое вдохновение часто сопровождается болевой нечувствительностью, неправильностью пульса, мгновенной потерей сознания, иногда сомнамбулического характера, перемежаемостью; при этом нередко бывают конвульсивные движения, амнезии. Творческое вдохновение часто вызывается веществами или условиями, производящими или увеличивающими мозговую гиперемию; оно вызывается сильными ощущениями; и, наконец, оно может перейти в галлюцинации или следовать за ними.

Сходство вдохновения с эпилептическим приступом подкрепляется более прямым, более глубоким доказательством, исповедью самих великих эпилептиков, показывающих нам, до какой степени вдохновение сливается с эпилепсией. Такова исповедь Гонкуров, Бюффона, а особенно Мухаммеда и Достоевского.

«Есть секунды, их всего за раз приходит пять или шесть, и вы вдруг чувствуете присутствие вечной гармонии, совершенно достигнутой. Это не земное; я не про то, что оно небесное, а про то, что человек в земном виде не может перенести. Надо перемениться физически или умереть. Это чувство ясное и неоспоримое. Всего страшнее, что так ужасно ясно и такая радость. Если более пяти секунд, то душа не выдержит и должна исчезнуть. Чтобы выдержать десять секунд, надо перемениться физически».

Золя приводит исповедь Бальзака: «Художник творит под влиянием известных обстоятельств, совпадение которых составляет тайну. Художник не принадлежит самому себе; он – игрушка чрезвычайно своенравной силы; в известный день он и за полцарства не возьмет кисти в руки, не напишет ни строки. Вдруг вечером, полный силы, или утром, проснувшись, или среди веселой оргии пылающий уголь вдохновения коснется внезапно его чела, его рук, его языка; одно слово пробуждает мысль; она растет, развивается и крепнет. Таков художник, ничтожное орудие деспотической силы; он повинуется властелину».

Мухаммед, должно быть, подразумевал именно подобное же мгновение, говоря, что «он посетил все обители Аллаха в более короткий промежуток времени, нежели требуется для того, чтобы опорожнить сосуд воды».

Сравним теперь описание психоэпилептического приступа, который вполне соответствует физиологическому представлению об эпилепсии (возбуждение мозговой коры), со всеми описаниями творческого вдохновения, которые нам дают сами авторы, и мы будем поражены, до какой степени оба эти явления сходны.

Прибавим, что у известного числа гениев сходство с эпилепсией выражается не в виде изредка появляющихся приступов, а вся их жизнь полна психических припадков эпилепсии. Бурже замечает, что «для Гонкуров вся жизнь сводится к ряду приступов эпилепсии в промежутке между двух периодов небытия». И Гонкуры постоянно вели автобиографию. Но достаточно бросить взгляд на портрет величайшего из современных завоевателей, нарисованный Тэном, или на изображение величайшего из апостолов, данное Ренаном.

Все эти сходства объясняют нам, почему между врожденными преступниками можно встретить очень умных людей, которые тем не менее представляются кретинами нравственности и идиотами чувства.

Перейдем к преступникам per impeto [11], действующим под влиянием охватившей их, как громовой удар, страсти. Их немного, 5 или 6 %.

Они бывают очень молоды, 18–25 лет. Чаще это бывают женщины, чем мужчины; в сущности, они очень честные, мягкосердечные люди, чувство раскаяния часто доводит их до самоубийства. К этой категории можно отнести много политических преступников и матерей-детоубийц.

Часто и они оказываются скрытыми эпилептиками. Таков молодой человек, который, желая отомстить своей любовнице, подстерег и убил ее среди бела дня, в кругу ее подруг; затем бросился на ее труп, осыпал его поцелуями; в течение нескольких часов не было возможности оторвать его от трупа.

Внезапность, бессознательность в момент совершения преступления, возбуждение, чрезмерная чувствительность, свойственная этим преступникам в той же мере, как и эпилептикам, – суть звенья, связующие эти два явления.

Но для лучшего понимания этого сходства следует припомнить прекрасное открытие доктора Фере.

Фере уже установил, что у эпилептиков в периоде предвестников артериальное давление (измеренное сфигмографом Блоха) повышается на 200–300 граммов. Такое высокое давление продолжается в конвульсивном периоде; затем, с окончанием приступа, оно падает ниже нормы и в продолжение еще многих дней остается ниже нормы на 300–400 граммов. При простом эпилептическом головокружении наблюдаются те же изменения, но они менее продолжительны.