Яков Цивьян - Мои пациенты

Это очень хорошо! Спинной мозг расслабился. Устранено чрезмерное натяжение. Теперь он будет лучше снабжаться кровью. Все это очень важно для Абдуллы. И спинномозговые корешки легли как надо. Они нигде не ущемились.

В операционной пронесся вздох облегчения. Коррекция закончена. Из-под туловища Абдуллы удалены и выброшены все подушечки и подушки, при помощи которых его искалеченное тело укладывалось на операционный стол. Теперь они не нужны. Теперь тело Абдуллы ровно лежит на ровной плоскости операционного стола. Это всегда удивляет. Это всегда поражает и радует меня, хотя я уже сделал более ста таких операций.

Ушиты мышцы. Наложены швы на кожу. Операция закончена. Закончена в операционной и моя миссия. Готовят гипсовые кроватки, в которых Абдулла будет находиться первые дни после операции, чтобы не сместились, не изменили своего положения две части перемещенного позвоночного столба.

А я тяну.

Не ухожу из операционной, хотя и устал беспредельно. Жалко расставаться с атмосферой, объяснить которую нельзя. Тут и затраченный труд, и напряжение, моментами сверхсильное, и затраченные эмоции, и удовлетворение содеянным, и радость за Абдуллу, и, конечно, общение с доброжелательными, умными, ловкими, любящими нашу работу помощниками-друзьями.

А дальше все пойдет, как обычно. Через восемь суток заживет рана. Снимут швы с кожи. В конце второй, начале третьей недели туловище Абдуллы, теперь удивительно прямое и ровное, закуют в большой гипсовый корсет.

Абдулла начнет жить заново.

Он будет учиться ходить в тех новых условиях, которые созданы операцией. Он сможет смотреть мне в глаза. Он сможет посмотреть на небо. Он сможет увидеть солнце, а со временем, когда вернется домой, и любимые им звезды.

А сейчас его поместят в послеоперационную палату и будут бдительно следить за его состоянием. Очень внимательно и очень бдительно…

А мысли мои уносятся к далекому прошлому, к трагедии Глеба Г., к моей собственной трагедии…

1955 год. В то время я с увлечением и интересом работал над возвращением утраченной подвижности тазобедренным суставам при болезни Бехтерева. В эксперименте на животных и в клинических условиях я изучал и в то время уже широко применял на практике замещение неподвижных суставов искусственными полусуставами из пластмассы и металла.

Как-то поздним октябрьским вечером я возвращался с работы домой. На Красном проспекте вблизи аптеки, расположенной на углу Красного проспекта и Трудовой улицы, мне навстречу пронеслась, — именно пронеслась, — человеческая фигура в темном демисезонном пальто и кепке. Я обратил внимание на эту фигуру потому, что человек перемещал свое тело сильными маховыми движениями, опираясь на два костыля, не переступал ногами, а резким броском, махом, выбрасывал свое туловище вперед. Так ходят люди с неподвижными в обоих тазобедренных суставах ногами, если они сохранили сильные руки, волю и мужество.

Я кинулся вслед этому человеку, догнал и остановил его. Встретил он меня вызывающе и недружелюбно. Позже я понял, что это недружелюбие, эта враждебность были вызваны настороженностью его к посторонним людям, которые из любопытства останавливали его на улице и расспрашивали о болезни, сочувствуя и жалея его. Я представился. Сказал, что я врач, который готов попытаться помочь ему. При желании он может меня найти в клинике. Несколько смягчившись, но все же настороженно и недоверчиво поглядывая, он сказал, что учтет услышанное, но… обращался он всюду и нигде не брались лечить его… На этом мы расстались.

А через несколько дней он пришел в клинику.

Он поверил мне.

Глеб оказался очень общительным, добрым, располагающим к себе человеком. Он работал на одном из заводов города ведущим инженером. Отличный специалист, любящий и знающий свое дело, он увлекался вокалом, обладал приятным лирическим тенором. Но вот болезнь, которой он страдал уже более десяти лет, все больше и больше калечила его тело…

Отсюда неустроенность в личной жизни и многие другие трудности. Болезнь действительно жестоко «поработала» над Глебом. Его позвоночник был совершенно неподвижным и согнутым так, что образовывал дугу, выпуклостью обращенную назад. За плечами Глеба высился горб, лицо и голова были выдвинуты вперед, и — совершенно неподвижные оба тазобедренных сустава.

На протяжении года дважды я оперировал Глеба. Вначале на левом, а затем на правом тазобедренных суставах.

Движения, вполне достаточные для нормальной человеческой жизни, восстановились. Он стал хорошо, свободно сидеть. Смог ходить. Со временем стал ходить хорошо. Оставил костыли и не пользовался даже тростью.

Он женился. Стал семейным человеком. Много и успешно работал. С успехом выступал на самодеятельной сцене. В общем жил хорошо и полнокровно.

Периодически мы встречались. Часто он звонил мне по телефону.

В 1967 году Глеб, узнав, что я занимаюсь хирургией позвоночника при болезни Бехтерева, стал настойчиво требовать, чтобы я оперировал его и устранил горб, исправив искривленный позвоночник.

Я долго не соглашался. Тянул.

А почему тянул, почему не соглашался, и сам не мог объяснить себе при трезвом осмысливании.

Интуиция? Конечно, она.

Я не берусь определять смысл и значение этого понятия в действиях и поступках людей. Я могу говорить только о себе.

Неоднократно возникавшие интуитивные предположения в моей жизни оправдывались и из категории предположений переходили в реальную действительность. Так и с Глебом.

Я не мог объяснить себе, почему все время думал, что не могу, не должен оперировать Глеба. К этому не было никаких объективных причин. Опыт у меня был уже достаточный. Я много и уверенно оперировал. А вот Глеба оперировать не решался. Боялся плохого исхода, осложнений.

У Глеба не было никаких противопоказаний к операции. Несмотря на тяжелую болезнь и две перенесенные операции, это был крепкий и сильный мужчина. Повторяю, не было ни малейшего повода, чтобы отказывать ему в оперативном лечении. А я продолжал отказываться.

Он настаивал. Я отказывался.

И все же он победил. В конце концов я согласился и положил его в клинику.

Я тщательно и долго обследовал Глеба. Придирчиво относился к малейшим незначительным отклонениям в показателях его состояния, перепроверял эти показатели без конца и края. А он требовал и настаивал…

Операция, подобная описанной у Абдуллы, прошла спокойно, без малейших сложностей и каких-либо драматических моментов.

…Я удивляюсь одному обстоятельству. Обычно, когда операции проходят типично, без осложнений, со временем все детали их стираются из моей памяти. Но вот прошло более десяти лет, а, в общем-то ничем не отличавшаяся от прочих подобных, операция Глеба ярко воспроизводится моей памятью, будто бы делал я ее только вчера. Почему?