Борис Черкун - Эдельвейсы растут на скалах

Из-за спины хирурга выглядывает сияющая мордашка Боровикова.

Я впадал в забытье, снова приходил в себя. Просыпаясь, видел у своей кровати то Ариана Павловича, то Аллу Израилевну. То сразу обоих. И всегда — Володю: серьезного, с нахмуренными бровями.

Домой врачи не ушли и всю ночь почти не отходили от меня.

И следующие две ночи Ариан Павлович провел в отделении — мое состояние не внушало доверия. Днем хирург работал, как всегда.

Навестить меня приходили больные, врачи, сестры других отделений, лаборантки, лифтеры. Все те четыре часа, пока был в операционной, они то и дело справлялись друг у друга, у сестер хирургического отделения: «Ну как?» — но никто ничего не мог сказать определенного. А когда увидели сияющего Арианчика, пролетевшего по коридору и нырнувшего в кабинет директора — по этажам института полетела весть: операция прошла успешно! Теперь каждый выбирал минутку, чтобы забежать в палату: удостовериться, поздравить хирурга; помочь, улыбнуться больному; не утомляя расспросами, угадывали, хочу ли я смочить пересохшие губы, надо ли поправить подушку, подоткнуть одеяло…

Несколько раз наведывалась Зоя Ивановна.

— А вы говорили, нельзя оперироваться, — напоминаю ей. Зоя Ивановна молча пожимает плечами, мол, было дело, и улыбается своею доброй улыбкой.

— Зояванна, а что вы посоветуете делать дальше: если не похудею, удалять другой надпочечник или нет? — спрашиваю уже серьезно.

— Лечиться так лечиться.

— Вас понял.

Пробую вставать. Володя уже у койки, опираясь на костыли, подстраховывает. Постояв немного, осторожно иду к окну. Направляюсь обратно. В это время в палату входит Ариан Павлович. Довольный, сложил руки на груди, подпер плечом косяк.

— Наша взяла, — мурлычет он.

— А-а, теперь «наша взяла»! А кто говорил: оперировать повторно нельзя?

Хирург с шумом втягивает носом воздух, улыбается и кивает головой.

Володя сияет, будто он сегодня именинник. Ариан Павлович смотрит на него и как бы между прочим говорит:

— Готовься на понедельник.

От неожиданности Володя открывает рот. И вдруг хлопает в ладоши. Хирург смеется и говорит, кивая в мою сторону:

— Для тебя хорошая примета, — и трижды дует, сложив губы трубочкой. — Не забудь: в воскресенье вечером ничего не ешь.

Я протаранил Боровичку дорогу.

В этот день Володя написал профессору Лебединскому, что мне была сделана операция, и я уже хожу. И что его, Володю, в понедельник тоже оперируют.

В понедельник с утра чувствую себя не очень хорошо и вставать не спешу. А после завтрака еле пришел из столовой. Но по палате стараюсь идти так, чтобы Володя ничего не заметил. А то еще расстроится перед операцией.

Приходит Нина, отворяет широко дверь, больные ввозят каталку. Боровиков взбирается на нее. Я приглаживаю ему волосы:

— Давай, космонавт, потихонечку трогай.

Володя улыбается тревожной улыбкой. И вдруг в глазах вспыхивает озорство:

— Пан или пропал!

Показываю ему кулак.

Боровичка увозят, и я снова ложусь. Что-то совсем скис.

То и дело поглядываю на часы. Узнать бы, как идет операция. Отчего бы это слабость такая? Может, вчера на радостях лишку переходил?.. Пошел четвертый час, как забрали Володю…

Наконец в дверь просовывается красное толстое лицо больного из соседней палаты:

— Везут!..

Только встал, направился к двери — приходит Зина. В руках у нее сверкающий никелем бикс.

— Куда разогнался? А ну ложись.

Ложусь на бок, задираю рубашку, приспускаю штаны. Сестра ставит бикс на стул, наклоняется, повернувшись ко мне спиной. Коротенький халат ползет вверх… Перед глазами — красивые ножки в капроновых чулках, отливающих медью, выше, на бедрах, кожа гладкая, упругая, еще не утратившая загар… Закопошились грешные мыслишки.

— Где так загорела?

Зина, как укушенная, поворачивается на девяносто градусов.

— У-у, бесстыдник!

— И погладить не успел.

Она, смеясь, стучит кулаком по стулу:

— Замолчи, а то получишь!

— Зинка-корзинка, сделай побыстрей, Боровичка из операционной уже привезли.

— Молчи, бесстыдник, — стрельнула глазищами. — Никуда твой Боровичок не денется. Не ожидала, что ты такой нахал.

— Кхе-хе-хе…

— Не трясись, — стукнула легонько по плечу. — Заработаешь сегодня.

Снимает повязку… и тут же опускает ее на рану. Быстро выходит из палаты.

Через минуту возвращается с Арианом Павловичем. Он еще в «кальсонах» — белых штанах — и в бахилах — тряпичных сапогах (экипировка, в которой хирург стоит у операционного стола), на шее висит марлевая маска.

Снова снимают повязку, что-то внимательно рассматривают. На ум сразу приходит Витя Медынцев… Настораживаюсь, весь внутренне подбираюсь, точно жду выстрела из засады. Готов к самому плохому.

— Что там еще?

— Шов разошелся. Лежи и не вставай, а то кишки растеряешь. Запрещаю даже садиться.

Ариан Павлович озадачен: все шло так хорошо — и на тебе.

Беру небольшое зеркало, через него осматриваю рану. Здорово раскроили! И это из-за какого-то надпочечника? Да через такую прореху все внутренности скопом вынуть можно.

— Ну хватит, убери зеркало.

— А долго придется лежать?

— Эта дыра не скоро зарастет, — недовольно бурчит Ариан Павлович.

— Ничего, на живом заживет, — говорю беззаботно. Я в самом деле уверен, что если надпочечник удален, то в конечном счете все будет хорошо. А на идеальное послеоперационное течение я и не рассчитывал.

— Боровиков спросит, почему не идешь, — скажем, что ты рано начал ходить, прорезался один шов и тебе надо полежать. Он ни в коем случае не должен знать, что у тебя случилось, — грозит пальцем хирург.

— Есть, не должен знать.

— И никто не должен знать. А то кто-нибудь да проболтается Боровикову.

— Будет сделано.

И над Володей трое суток ангелом-хранителем просидел одержимый Арианчик.

Когда Боровикова перевели из послеоперационной на старую койку, сестра, делая мне перевязку, становилась так, чтобы Володя не видел рану.

На перевязки часто приходил хирург.

Но однажды Боровиков все же увидел рану. Ариан Павлович как раз промывал ее. Володя вошел в палату и испуганно ахнул:

— И-и… что это?

— Загноилось, — отвечаю. — Сказали, нитка прорезалась, я и полез пальцем — проверить. Занес инфекцию.

— Разве ты не знал, что нельзя в рану лезть?

— Знал. Машинально получилось. Не успел сообразить, а палец уже там! Зина шлепнула меня по руке, да уже поздно было.

— Эх ты.

Володя поверил…

Когда он ушел, Ариан Павлович покачал головой:

— Ну ты и друг! С вами ухо востро держи. Глядишь, и нас еще вокруг пальца обведете. Врет так складно, что и я поверил бы.

У меня снова повышается давление — оставшаяся часть правого надпочечника с успехом работает за двоих.