Александр Мясников - Энциклопедия доктора Мясникова о самом главном

Однажды один из наших очень известных олигархов попросил меня полететь в Германию посмотреть знакомого пациента. Предложил свой самолет, а в итоге и сам полетел со мной. Мы пообщались с пациентом и поехали обратно в аэропорт. По пути олигарх заявил, что надо обязательно заехать в ресторанчик, ведь побывать в Германии и не отведать сосисок — невероятный грех.

Здесь надо упомянуть, что мой спутник — человек с очень широкой душой и восточным колоритом (но только очень ошибутся те, кто недооценит его ум и мертвую хватку!).

Итак, мы свернули на берег Рейна, где под деревьями были раскинуты столики.

И здесь лицом к лицу столкнулись с европейской действительностью: с 15.00 до 19.30 подавляющее большинство ресторанов или вообще закрыты, или работают в режиме буфета. Так и здесь: пока мой спутник ходил мыть руки, официант успел поведать, что может предложить только пиво, а сосиски, как и прочие гастрономические удовольствия, — только вечером!

Делать нечего: заказываю пиво и начинаю объяснять вернувшемуся спутнику про европейские реалии, которые лишают нас сосисок. «Александр, ты не умеешь разговаривать с людьми!» — сказал олигарх и махнул рукой официанту: «Сосидж хочу, ферштейн?». И сует ему бумажку в 500 евро!!! Мне аж плохо стало, а официант резво развернулся на каблуках и через 10 минут появился с тарелкой «сосидж» — сосисок.

«Вот урод ты, все-таки!» — добродушно проворчал ему мой спутник, — «Что это — тонкие и красные…» Дает официанту еще 500 евро (о, как меня душила жаба на это смотреть!!!) и говорит: «Ладно, эти оставь, но чтобы сейчас принес белые и вот такой толщины!». Официант опять метнулся и вскоре все, что просили, дымилось на столе. Конец этой истории тоже замечательный. Мы встаем уходить, а немец к нам с бумажкой. «Это что?» — спрашивает мой спутник. «Как что?» — отвечает немец — «счет!»

Если после общения с врачом больному не стало легче, это плохой врач. Иногда я задаюсь вопросом: медицина — это искусство или наука? Мы очень любим лечить душу, русские любят разговаривать. И это правильно. Но при этом мы не относимся к больному, как к равному, больше это похоже на отношение к детям. Мы часто считаем пациента неспособным понять нюансы диагностики и лечения, например далеко не всегда говорим истинный диагноз, искажаем прогноз.

Меня всегда поражало, что в Америке больному сразу говорят, что у него рак, онкология. Подробно объясняют этапы лечения, прогноз и сроки оставшейся жизни, если это запущенный случай. Мы это делать, как правило, боимся. Я и сам не знаю, правильно это или нет. С одной стороны, как сказать человеку, что прогноз плохой? Пусть уж поживет в неведении сколько Бог даст. С другой стороны, человек имеет право знать правду, чтобы как-то рассчитывать свое оставшиеся время, свою жизнь.

Когда я был молодым аспирантом в кардиоцентре, у меня была пациентка с не очень распространенным заболеванием сердца — кардиомиопатией. Причем если обычно это заболевание сопровождается резким расширением полостей сердца и катастрофичным снижением насосной функции сердца (ведь сердце — это насос, не так ли?), то здесь был другой вариант. Полости были маленькие, суженные, а сердечная мышца утолщена настолько, что не могла полностью расслабиться, это и препятствовало прохождению крови. Тоже известный вариант.

Однако в этом случае многое не укладывалось в классическую картину болезни, лечение не помогало, да и диагноз оставался неясен. Больная уже долго мыкалась по разным больницам и известным клиникам. Мы, пытаясь разобраться, тоже были в тупике: кардиограмма, ультразвук сердца, другие исследования только еще больше запутывали: результаты были ни на что не похожи!

И вот как-то в беседе больная сказала, что у нее вроде увеличился язык и стал даже мешать, она его прикусывала. Я пошутил, что у меня тоже большой язык, и даже показал, как достаю им до подбородка (ну молодой был, что взять). Но, видимо, информация в голове отложилась, потому что я думал-думал и пошел все-таки советоваться со своей руководительницей, замечательным врачом Анастасией Александровной Некрасовой.

А она и говорит: вообще-то это симптом первичного амилоидоза. Вторичный амилоидоз — это отложение желеобразного вещества в почках, печени, селезенке и других органах как осложнение долго текущей инфекции, например туберкулеза, потому он так и называется, так как вторичен к какому-то другому процессу. Ничего подобного у нашей больной не было.

А вот первичный амилоидоз очень редкое заболевание неизвестной этиологии (причины), которое поражает почти исключительно сердце. Никто из врачей, кого я знаю за всю мою жизнь, никогда такую болезнь не видел, что говорить обо мне — молодом аспиранте. Я уговорил больную на биопсию языка, и мы нашли включения амилоида!!!

Мы долго и с переменным успехом лечили эту больную специфическими препаратами, представили ее на клиническом разборе. Я даже опубликовал статью, где описал этот редчайший случай прижизненной диагностики первичного амилоидоза сердца! Меня все поздравляли, я пытался всем объяснить, что ключ дала мой руководитель, которая, кстати, отнекивалась от этого, стараясь выставить меня в лучшем свете. Но все продолжали приписывать успех мне, хотя я-то знаю, что этот редкий диагноз сразу поставила замечательный доктор Анастасия Александровна Некрасова!

В Анголе я работал старшим группы советских врачей-консультантов в тамошнем правительственном госпитале. Устроен он был немного иначе, чем наши подобные заведения. Ангольское правительство посчитало невозможным иметь отдельный госпиталь, поэтому это была одновременно обычная больница, куда шел непрерывный поток обыкновенного страдающего люда, при этом один этаж был отведен для спецконтингента, и доступ туда был ограничен.

Как-то ночью привозят жену высокопоставленного военного с огнестрельным ранением живота. Мы оперируем, достаем пистолетную пулю, я выхожу к ожидающим с вестью о благополучном исходе. Тут меня в сторону отзывает адъютант и нейтральным голосом говорит: «Доктор, у мадам был аппендицит, не так ли?» Я посмотрел в его абсолютно безмятежные глаза и ответил: «Ну конечно, что же ещё!» Выбросил пулю и переписал историю болезни. Осуждаете? За годы работы в Африке я не раз рисковал жизнью, но стать жертвой семейных разборок местной элиты — увольте!

Народная республика Мозамбик, глухая провинция, после захвата и частичной гибели группы геологов, врачом которой я был, работаю доктором общей практики в местном госпитале. в поселке — группа наших военных советников, с ними переводчики. Один из них студент Института военных переводчиков на годичной практике. Разрешили ему вызвать в отпуск молодую жену, москвичку, потом оказалось, что мы жили в соседних домах на Преображенке.