Алексей Овчинников - Главный детский доктор. Г. Н. Сперанскому посвящается…

В нашей квартире № 27 на втором этаже девятого подъезда было пять небольших комнат. Спальня деда и бабушки была ближней к кухне и туалету и единственной комнатой, окно которой выходило во двор. В ней стояли две железные кровати с проволочными сетками и тумбочками и небольшой комод с выдвигающимися ящиками, называемый «монашкой». Три верхних ящика принадлежали бабушке, в двух нижних хранились рубашки и бельё деда. Кровать деда была «исторической» и раньше принадлежала его отцу.

Следующей дверью по левой стороне коридора была стеклянная дверь в кабинет деда – квадратную комнату, вся левая от входа стена которой была заставлена книжными полками. Часть из них были самодельными. Полки были сплошь заставлены медицинскими книгами (беллетристикой дед интересовался мало и у себя не хранил). Большую часть дедовской библиотеки, в которой было немало старинных и редких книг с его автографами, я после его смерти отвез в Институт педиатрии. У окна поперек комнаты стоял старинный письменный стол – бюро, за которым дед по вечерам занимался, писал статьи и письма. В правом нижнем ящике стола обычно лежала бутылка армянского коньяка, которую дед изредка приносил в столовую и из которой перед едой мог выпить рюмочку. Вообще к алкоголю дед был совершенно равнодушен и немного выпивал вместе со всеми лишь по праздникам или очень устав на работе. Вся обстановка «чкаловской» квартиры, в том числе и это бюро, переехала в 1964 году в малогабаритную трехкомнатную квартиру в дом на улице Дмитрия Ульянова, где мы с женой живем и по сей день. За этим дедовским бюро я пишу сейчас эти строки. За спинкой бюро, вдоль правой стены кабинета стоял диван, столь же древний, как и бюро, доставшийся деду, кажется, от его старшего брата Михаила. Перед бюро стояло глубокое квадратное мягкое кресло, в котором дед, приезжая из института домой обедать, проводил полчаса в обязательном послеобеденном сне, после чего вновь уезжал до вечера. Чтобы было удобнее вытянуть ноги, дед сделал к креслу подставку, которую убирал за диван. Засыпал он мгновенно, а просыпался, как по будильнику, ровно через 30 минут. Эти минуты были единственным временем, когда мне не разрешалось шуметь и разговаривать по телефону. Справа от двери стоял белый пеленишник – специальный столик для пеленания младенцев, привезенный ещё до войны из Института охраны материнства и детства. На нем дед осматривал грудных детей, когда в первые послевоенные годы вел прием больных на дому. Для более старших пациентов предназначался стул-вертушка, принадлежавший ранее чуть ли не самому Нилу Федоровичу Филатову. Он жив и поныне…

В коридоре, напротив двери в дедовский кабинет, стоял невысокий шкафчик, на котором помещался телефонный аппарат черного цвета, номер которого К7–56–58 навсегда отпечатался в моей памяти. Звонили чаще всего деду, и разговаривал он стоя, облокотившись на шкафчик. Однажды, будучи отроком лет семи, я сильно оконфузил бабушку и деда, сняв трубку и в ответ на просьбу позвать Георгия Несторовича, ответил, что он не может в данный момент подойти к телефону, так как сидит в уборной. Бабушка, услышав эти слова, в ужасе закричала: «Алёша, что ты говоришь, разве так можно!», на что я, будучи искренним ребенком, не отнимая телефонной трубки ото рта, громко ответил ей: «Бабушка, да ведь он правда в уборной!».

В коридоре напротив входной двери стоял старинный платяной шкаф, отделанный под красное дерево. В нем хранилась верхняя одежда всех членов семьи Сперанских, а когда на мои дни рождения приходили гости и затевалась игра в прятки, лучше этого шкафа в квартире не было убежища. В противоположном от кухни конце коридора были две двери – в столовую и в две комнаты моих родителей – проходную, где я спал с мамой, и угловую, отцовскую, где, заболев туберкулезом, отец по требованию деда спал один. Когда я немного подрос, стал ночевать на диване в кабинете деда, иногда срочно покидая его, когда рано утром к деду приходили посетители. Столовая была общей, самой маленькой комнатой, где стоял раздвижной овальный стол с простыми коричневыми стульями и старинные напольные часы английской работы, чуть ли не восемнадцатого века. Говорят, что эти часы принадлежали когда-то соратнику Императора Александра I Михаилу Сперанскому, но как они попали к предкам моего деда, он объяснить нам не смог. После смерти деда часы остановились и в неработающем состоянии находились у моей матери, а когда и её не стало, были отданы моему двоюродному брату Николаю, сыну Сергея Георгиевича Сперанского. Насколько мне известно, починить их так и не удалось. На окне столовой, выходившей в Малый Казённый переулок, стояли горшки с различными кактусами, которые деду очень нравились. Один из них был высотой в целое окно и за всю мою жизнь цвёл только один раз.

Из этой квартиры осенью 1961 года ушел в другую семью мой отец и сюда же 30 апреля 1962 года я вернулся из ЗАГСа со своей молодой женой Ларисой. А в 1964 году моя мать с согласия и с помощью деда разменяла нашу «чкаловскую» квартиру на две поменьше в домах на улице Дмитрия Ульянова и улице Вавилова. Наш переезд был целой эпопеей. За двадцать пять лет в семьях Сперанских и Овчинниковых набралось очень много вещей, большей частью не очень и нужных, но связанных с воспоминаниями о прежней жизни и об ушедших от нас людях. Выбросить их было жалко, а перевезти и разместить в значительно меньшей по площади новой квартире было непросто. Думаю, что особенно нелегко было моему деду, очень пожилому человеку, прожившему большой отрезок времени в прежнем, привычном ему доме и потерявшему в нем спутницу его жизни. Тем не менее дед принял решение об обмене ради меня и моей жены, считая, что молодые, по возможности, должны жить самостоятельно. Жизнь показала, что дед, как всегда, был прав.

«Чкаловский» дом (современная фотография)

Георгий Несторович за обедом в столовой. За ним виднеется нижняя часть часов, на окошке – горшки с кактусами (снимок приблизительно 1948–1949 гг.)

Георгий Несторович за вечерним чаем у себя дома на Чкаловской

Семейный праздник у Сперанских. Слева направо: Наталья Георгиевна, Алёша, Георгий Несторович, Елизавета Петровна, Марина, Сергей Георгиевич, Софья Сергеевна Четверикова (дочь покойного профессора С. Четверикова). 1948 г.