Юрген Торвальд - Империя хирургов

Я продиктовал письмо для мадам Реклю и принялся беспокойно и нетерпеливо ждать, разрываясь между надеждой и горечью. Ответ так и не пришел. Я написал второе письмо. И двадцатого июня мне принесли конверт, в графе «отправитель» которого значилось: «Поль Реклю».

Я все еще находился в постели, поэтому мое и без того дурное настроение только ухудшилось. Но строки моего адресанта очень быстро отогнали от меня мрачные мысли. Реклю писал, что его намерение спасти местную анестезию стало еще тверже. Он изучил списки умерших Бруарделя и установил, что из тридцати человек только девять скончались от отравления кокаином. Шесть из девяти летальных исходов наступили из-за передозировки, причем введенное количество значительно превосходило установленную норму. Поэтому устранение кокаинового отравления виделось ему исключительно вопросом дозировки. До сих пор использовались растворы с концентрацией кокаина до тридцати процентов. Он же выяснил, что и трехпроцентного раствора достаточно, чтобы добиться анестезии по проводниковому методу. Он был предпочтительней при обезболивании тканей, поскольку требовалось большее количество препарата и пониженная концентрация раствора. Реклю находился в середине исследований и не мог сообщить мне об окончательных выводах. Он верил, что идет по правильному пути, и обещал снова связаться со мной, как только почувствует под ногами твердую почву.

Мое желание отправиться в Париж стало еще навязчивее, чем в те недели, когда я дожидался ответа Реклю на мои расспросы. Моя рука и два перелома ноги заживали относительно быстро, но вот заживление третьего перелома вследствие неправильного лечения протекало неудовлетворительно – пришлось повторно сломать кость и наложить новую шину. Операция сильно истощила меня: я в первый раз испытал на себе опасные последствия наркоза хлороформом. Сердце отказало, и лишь искусственная вентиляция легких вернула меня к жизни. В ноябре меня перевезли в Ворм-Спрингс, где я принимал лечебные ванны и где мне предстояло заново научиться ходить.

В Ворм-Спрингс меня застало второе письмо Реклю. Он сообщал, что прооперировал уже двухсот пациентов, в результате чего под местным наркозом были удалены опухоли на пальцах, кистях, стопах, раковые и доброкачественные опухоли груди, причем раствор кокаина, инъецированный в соединительную ткань, непосредственно в операционную область и вокруг нее, был трех – и иногда двухпроцентной концентрации. Он провел многочисленные удаления зубов, операции на губах и челюстях, а также герниологические операции и операции в подчревной области, и в каждом из случаев он использовал местную анестезию. У пациентов он не наблюдал тяжелой интоксикации, а лишь незначительные временные нарушения. Он успешно прооперировал также огромное число страдающих расстройством кровообращения, чьей смерти в противном случае нельзя было бы избежать. Однако Реклю наметил планку в несколько тысяч пациентов. Только это, по его мнению, могло стать окончательным и неопровержимым доказательством и только тогда можно будет задуматься об обнародовании результатов. Он считал, что ему следует плотнее заняться проблемой дозировки, чтобы избежать любых симптомов интоксикации. Это он находил непростой задачей. Ведь сложившиеся обстоятельства требовали минимальной кокаиновой дозировки, что заставило бы пациента чувствовать боль во время операции и снова поставило бы под угрозу этот метод.

К несчастью, я был обречен провести всю зиму в Ворм-Спрингс. Только в марте 1890 года я смог вернуться в Нью-Йорк. Там мое внимание в первую очередь привлекли несколько научных статей, в которых говорилось о возможности использования кокаина исключительно в стоматологии. Но меня ждало также и письмо Реклю. Он писал, что прооперировал уже восемьсот пациентов. Но вопрос о том, можно ли довести концентрацию кокаина до одного процента, оставался пока без ответа. Этим он и планировал заняться. Осторожность и медлительность Реклю возбудили мое нетерпение и любопытство. Двадцать восьмого марта я отбросил в сторону мою трость и не долго думая сел на корабль, направляющийся в Европу. В середине апреля я прибыл в Париж.

Реклю жил на Рю Бонапарт. Поскольку нам не удалось встретиться в выбранном Реклю кафе, мы условились о встрече у него дома. Был уже почти вечер. Я надеялся, что он у себя, поэтому направился на Рю Бонапарт. Мне открыла его дочь Мария и посмотрела на меня огромными испуганными глазами. Сразу за ней в дверях появилась жена Реклю. По ее бледному, взволнованному лицу я догадался, что, должно быть, произошло что-то необычное и действительно тревожное. Я тут же почувствовал, что она жила в большом страхе и что причиной этого страха был Реклю.

Я обеспокоено поинтересовался, что происходит. Мария рассказала, что вот уже восемь дней как на правом указательном пальце моего друга образовался абсцесс, который начал распространятся на кисть. Жена Реклю пожаловалась: «Он скрывает от меня причины. Но меня навестил профессор Верней. Он рассказал, что несколько недель назад мой муж поранился о костный осколок при удалении участка ребра у больного туберкулезом. В рану попала инфекция. Верней полагает, что дальнейшее распространение инфекции неминуемо, что ставит под угрозу жизнь Поля, если палец не ампутировать. Профессор убедил меня, что следует уговорить моего мужа пожертвовать пальцем, но ведь он так важен в его профессии». Она взглянула на меня. «Я изо дня в день пытаюсь переубедить его… Но это безнадежно. Поскольку он не хотел обременять никого последствиями заведомо недостаточной операции, вчера он сам вколол себе кокаиновое обезболивающее, следуя методике, над которой работает, вскрыл и вычистил абсцесс. Таким образом он надеется сохранить палец. Если в ближайшее время абсцесс возникнет снова, то можно считать палец потерянным. Он отважно хранит спокойствие. Он не прислушивается к нам, а только к своим братьям. Вот и сейчас он снова уехал в клинику…»

Если Верней, осторожный во всем и придерживающийся почти что консервативной стратегии хирург, настаивает на ампутации пальца, то над жизнью Реклю действительно нависла серьезнейшая угроза. Инфекция могла распространяться так быстро, что вскоре его не спасла бы и ампутация всего предплечья. Я не стал долго мешкать, а отправился в больницу, чтобы самому переговорить с моим другом.

Стрелки показывали почти семь, когда я вошел в старое здание больницы Питье. Все, казалось, замерло. Эхом отдавался звук моих шагов. На лестнице я встретил медсестру и осведомился, где может находиться Реклю. Она ответила, что он в своем кабинете.

Я поднялся и постучал. Все было тихо. Потом мне послышался шум – будто бы кто-то опустил некий предмет на стеклянное блюдо. Я постучал настойчивее. Наконец, за дверью послышались тихие шаги. Сразу за этим в замочной скважине повернулся ключ, и в дверной щели возникло лицо незнакомого молодого человека, ассистента или студента, поинтересовавшегося, зачем я пришел. Я назвал мое имя, и тут же послышался голос Реклю, который был столь же деликатен, сколь и его внешность. Юноша сразу же открыл дверь, и я увидел маленькую, прозрачную фигуру Реклю, облаченного в китель, который был ему заметно велик. Он сидел за своим письменным столом под светом лампы. Его правая рука была перевязана, левая же покоилась среди бумаг, которые он уже пролистал. Он, очевидно, диктовал что-то молодому человеку, поскольку его перо лежало на записной книжке.