Юрген Торвальд - Империя хирургов

После этого в 1889 году Шляйх женился на Хедвиг Ельшлегер, приблизительно за два года до моего с ними знакомства. Так началась его карьера хирурга. Он никогда не забывал о своих поэтических и музыкальных пристрастиях, но вскоре понял, что в действительности, чтобы добиться больших успехов на хирургическом поприще, нельзя воспринимать его как простое ремесло – и здесь нужна рука художника. Поскольку именно такова была его рука, успех пришел к нему очень скоро.

В сущности, он был не тем человеком, кто стал бы дотошно штудировать научную литературу. Им двигали интуиция и фантазия. Тем не менее бесчисленные открытия и эксперименты с кокаином как средством местного обезболивания не прошли мимо него, как и сообщения о случаях интоксикации. Шляйх ничего не знал о Реклю. Он даже ни разу не встречал его имени. Только нелепая случайность вдруг пробудила в нем интерес к местной анестезии. Даже сдав государственный экзамен, он окончательно не порвал отношений с берлинскими деятелями искусства. Как-то летним вечером 1890 года, меньше чем за полгода до нашего знакомства, на одном из поэтических вечеров, он познакомился с молодым польским сочинителем, музыкантом и студентом-медиком, который работал в Берлине у анатома Вальдейера. Его звали Станислав Пржибыжевски. В час пьяного веселья, когда поляк со страстным увлечением играл Шопена, Шляйх рассматривал его конспекты. Музыка продолжала звучать, и Шляйх нашел в его тетради удивительные рисунки хрупких нервных структур. Рисунки были настолько точны и тонки, что ему показалось, будто бы он впервые познал строение нервной системы. И внезапно из музыки и рисунка родилось вдохновение.

Идею, которая мгновенно охватила Шляйха, можно условно выразить одной простой формулой: звук пианино легко заглушить, надавив на его струны, точно так же, по мнению Шляйха, можно преградить путь нервным импульсам в сетке болепроводящих путей, если заставить ткань в операционной области набухнуть от инъекций кокаина. Шляйх поспешил в свою клинику и предупредил своего ассистента Дэвида Виттковски. Уже в течение следующего получаса, сделав огромное количество инъекций раствора поваренной соли в собственную левую руку, он убедился, что образовавшаяся припухлость превосходно снижает болепроводимость. Из этого он сделал безупречный в своей логичности вывод, что нервным путям, чья проводимость уже снижена таким образом, достаточно будет весьма незначительного количества кокаина, чтобы полностью отключить их болепроводящую функцию. Шляйх вколол раствор кокаина концентрацией 0,2 %. Он сделал надрез на собственной руке и не ощутил никакой боли.

Будучи впечатлительным юношей, Шляйх оказался опьянен этим открытием. Вскоре он опробовал методику на пациентах, затем применил при несложных поверхностных операциях, как, например, операции на кистях и предплечьях. По сути, его метод был не так далек от изобретенного Реклю. Однако для Шляйха не существовало больше проводниковой анестезии. Он подготавливал ткань, вводя раствор в каждый новый ее слой, и каждый новый разрез предварял новой инъекцией. Ему больше не требовалось вести учет количеству инъекций. Он мог вводить огромные объемы своего раствора, а затем сопровождать его впрыскиванием раствора кокаина концентрацией 0,1–0,01 %. Это было главное отличие его изобретения от изобретения Реклю. Чтобы избежать болезненных ощущений от укола, посредством которого в необезболенный слой впрыскивался раствор, Шляйх применял метод «замораживания» Бенджамина Ричардсона. По ходу операции он постоянно использовал спрей и установил, что это делает более эффективными вводимые им малые количества кокаина. Тогда Шляйх еще не подозревал, что спрей имел решающее значение для успеха его опытов, а отнюдь не вспомогательное, как он изначально решил. К тридцать первому января 1891 года по своему методу он прооперировал уже множество пациентов. В этот же день я стал свидетелем того, как он одну за другой провел три операции: одну на сердце и две у пожилых мужчин с тяжелым заболеванием бронхов, которые едва ли смогли бы перенести последствия наркоза. Также требовалось удалить молочную железу, ампутировать пораженную гангреной ступню и вправить паховую грыжу. Все это требовало более изощренного набора манипуляций по сравнению с методом Реклю, поскольку вся операция сопровождалась распылением хлорэтила и набухание ткани имело следствием определенные анатомические изменения. Но Шляйх преодолевал все сложности с удивительными мастерством и элегантностью.

В Берлине я задержался на три недели и все это время наблюдал за работой Шляйха в его маленькой клинике. В последний проведенный там день он оперировал кисту в подчревной области под местным наркозом. Без сомнения, то была вершина мастерства, и такая операция безоговорочно доказывала действенность его метода. Прощаясь с ним, я настаивал, как настаивал, прощаясь с Реклю, что он должен поведать миру о своих достижениях. Он ответил, что планирует представить их на берлинском конгрессе Немецкого хирургического общества в следующем году или, может, через два года.

Если Шляйх не хотел перечеркнуть еще один год своей жизни, то его имя должно было в скором времени появиться в списке докладчиков. Незадолго до начала конгресса мне в руки попал тот список. Пробежав по нему глазами я и вправду обнаружил там имя Карла Людвига Шляйха рядом с заявленной им темой доклада: «Безболезненные операции по методу местной инфильтрационной анестезии»!

Ученые уже собрались в только что отстроенном Доме Лангенбека на Цигель-штрассе, когда в апреле 1892 года я с опозданием прибыл на Берлинский конгресс. Я приехал как раз вовремя, чтобы присутствовать на заседании, на котором должен был выступить Шляйх, но мне не удалось побеседовать с ним заранее. Я строго оглядел его, когда он вошел в огромный, белый, богато отделанный золотом лекционный зал в сопровождении почтенного господина семидесяти, может, лет с роскошной шевелюрой седых волос. На нем был торжественный темный костюм, в котором он выглядел очень непривычно. От волнения его лицо залило густой краской, а глаза светились так, будто бы он уже сейчас мог в деталях представить себе тот триумф, который должен был достаться ему в тот день. Но еще более яркий свет лился из обрамленных глубокими морщинами глаз пожилого господина, шествовавшего рядом. Я узнал, что это был отец Шляйха, проделавший путь из Штеттина в Берлин, чтобы стать свидетелем такого события. И этот человек заслуживал глубочайшего почтения, ведь благодаря ему его сын поднялся со дна праздной жизни и добился таких высот.

В зале не осталось свободных мест, когда Шляйх взошел на трибуну. На заседание под председательством профессора Барделебена, главы больницы Шарите, собрались почти семьсот врачей.