Сергей Сивоконь - Веселые ваши друзья

— Каких гвоздиков?

— Ну, — говорит, — обыкновенных гвоздиков. Железненьких.

У меня даже руки от страха затряслись.

Я говорю:

— Так ты что же это, значит, гвозди ешь?

— Да, — говорит, — я гвоздики очень люблю.

— Ну, а еще что ты любишь?

— А еще, — говорит, — я люблю керосин, мыло, бумагу, песок… только не сахарный. Вату люблю, зубной порошок, гуталин, спички…»

И началось…

Ночью Фенька салфетку съела, которой ее хозяин укрыл. А днем, когда он на работе был, выпила у него все чернила. Да еще и оправдывается: «—Я обещала вам не есть ничего. А не пить я не обещала. И вы, — говорит, — опять сами виноваты. Зачем вы мне таких соленых гвоздей купили? От них пить хочется».

А еще через день, когда Фенька, вместо того чтобы пол подмести, метелку съела, терпенье у хозяина лопнуло, и он поселил Феньку в чемодане, не забыв поинтересоваться:

«— Ты чемодан-то, надеюсь, не съешь?

— Нет, — говорит, — не съем. Он пыльный. Вымойте его — тогда съем».

Ну, хозяин, понятно, не стал чемодан мыть. С тех пор и живет его Фенька в чемодане.

«Теперь я и окошечко там сделал, в ее домике. Спит она на маленьком диванчике. Обедает за маленьким столиком. И даже маленький-маленький — вот такой — телевизорчик там стоит».

Представляете, каков из себя телевизорчик? Сверхмаленькие размеры его уже сами по себе смех вызывают, как смешит нас порой нелепый вид какого-то человека или предмета У теоретиков это называется комизм формы .

Но что за странная сказка? Зачем понадобилось писателю выдумывать девочку, которая гвозди ест — чернилами запивает?..

Вспомним, однако: и с обычными малышами такие вещи случаются. Чернила они пьют, гвозди в рот суют, в окно вместо двери лазают.

Да и ребята постарше бывают склонны к таким проделкам. Просто, в отличие от малышей, они уже не случайно, а нарочно стараются делать все не так, как другие. Чтоб почуднее вышло. Чтоб всех вокруг удивить.

И «что с таким народом будешь делать? — говорится в гайдаровском „Чуке и Геке“. — Поколотить их палкой? Посадить в тюрьму? Заковать в кандалы и отправить на каторгу?»

Писатель, не чуждый юмора, примет единственно верное решение — посмеяться над таким героем…

Так поступает и Пантелеев. А прием, к которому он прибегает на этот раз, носит название перевертыш. Прием этот встречается и в фольклоре, и в поэзии для детей. Вспомним народные потешки вроде: «По чисту полю корабль бежит, во синем море овин горит», вспомним знаменитую «Путаницу» Корнея Чуковского, где «рыбы по небу летают, птицы по полю гуляют», и сразу станет ясно, что это такое — перевертыш.

Но и прием перевертыша, который на сей раз избрал Пантелеев, не лишает его юмор того главного качества, о котором мы говорили: даже в этом случае его юмор можно назвать «юмором скрытой любви».

На первый взгляд в сказке про Феньку рассказчик выглядит злым и даже скуповатым, что совсем не похоже ни на Пантелеева-писателя, ни на Пантелеева-человека. Но при внимательном чтении можно заметить, что рассказчик лишь напускает на себя суровость, а в глубине самых «грозных» его фраз таится добрая, даже ласковая улыбка.

«Вот так девочка, — думаю. — Такая девочка, пожалуй, и тебя самого съест в два счета. Нет, — думаю, — надо гнать ее в шею, обязательно гнать. Куда мне такое страшилище, людоедку такую!!»

Ни грозный тон, ни два восклицательных знака в конце этого «решительного» монолога не в силах скрыть доброй улыбки рассказчика, светящейся в глубин его фраз. И мы уверены: нет, не прогонит этот человек свою маленькую гостью, каким бы «страшилищем» она ни оказалась…

Годом раньше «Феньки» появилась книга Пантелеева «Наша Маша» — родительский дневник. Для нас эта книга замечательна тем, что позволяет уже не косвенно — через повествователя, а непосредственно судить и об истинном отношении писателя к людям, и о свойственном ему юморе.

Мы видим, что не только как писатель, но и как человек Пантелеев не выносит сентиментальности: «Терпеть не могу эти сладенькие уменьшительные и ласкательные, которыми так неуместно пользуются у нас в разговорной речи». Однако за этой «педагогической» строгостью неизменно таятся подлинное уважение, любовь и нежность к ребенку. И если Маша делает что-то очень хорошее, отец ничуть не стыдится прямо выразить ей свои самые нежные чувства.

Девочке четыре с половиной года. После ужина они с папой рассматривают картинки. «Попалась ей на глаза „Казнь императора Максимилиана“. Спросила: что это? Сказал, что этих людей — убивают.

— Это что — по-настоящему?

— Да.

— Почему людей убивают — не понимаю! Они же не кусачие!

Подбежала к письменному столу, где в груде писем нашла запомнившийся ей конверт с изображением охотника, стреляющего в летящих птиц.

Почти с гневом:

— А это что? Почему он птиц убивает?! Почему охотники птиц убивают?

И так она была хороша в этом гневе, так вся кипела и пылала, что не выдержал, обнял и расцеловал ее».

Наиболее личностная из книг Пантелеева, «Наша Маша» далеко не всегда дает ему возможность укрыть свою нежность и любовь под маской юмора, как удавалось ему прежде. И потому здесь особенно отчетливо видно, что таится за его смехом, который теперь уже вполне уверенно мы можем назвать юмором скрытой любви.

Л. Пантелеев пишет много — печатает очень мало. Это не удивительно при его фантастически упорной работе над словом. Семьдесят один раз переделывал он первую фразу «Часов», пока добился нужного ему звучания! Может, и есть в литературной истории более выразительные примеры писательской взыскательности и трудолюбия, лично мне таковые не известны…

«Я нестерпимо завидую тому, что Алексей Иванович приучил себя ежедневно, если не ежечасно, много и упорно работать», — пишет о нем его друг и коллега Леонид Рахманов.

Война, перенесенная ленинградская блокада резко изменили творческую манеру Л. Пантелеева. Слог его стал строже, эмоции приглушенней, юмор словно затаился. И только дети, как мы видели в «Феньке» и «Нашей Маше», только дети помогают ему теперь создать что-то веселое, даже смешное.

К детям этот человек всегда повернут светлой, доброй, солнечной стороной.

— Ты его не бойся, не стесняйся, — рекомендовал Алексея Ивановича своей двоюродной сестренке семилетний Алеха Жданов. — Это же самый смешной человек на свете.

Он хотел сказать — самый веселый…

Печатной автобиографии у Л. Пантелеева пока нет, хотя множество автобиографических сведений содержится в его статьях и книгах. Часть статей, связанных с жизнью и литературной работой писателя, в том числе очерк «Как я работаю», вы найдете в большом однотомнике Л. Пантелеева «Избранное» (Л., «Детская литература», 1978). В этой же книге, а также в 3-м и 4-м томах четырехтомного собрания сочинений писателя, выходившего в издательстве «Детская литература» в 1970–1972 годах, опубликованы воспоминания писателя и его блокадные дневники.