Сергей Сивоконь - Веселые ваши друзья

Если не сюжетно, то психологически эти повести вместе с книжкой «Денискиных рассказов» образуют своеобразную трилогию — читать и анализировать их лучше в целом. Но поскольку это повести «взрослые», скажем о них лишь для того, чтоб еще больше прояснить «сверхзадачу» творчества Драгунского, обнажить истоки его своеобразного юмора, который я назвал бы лирическим , поскольку возникает он чаще всего в моменты душевного самораскрытия главного героя, его обнаженной искренности, а это как раз и свойственно лирике. Да и сама проза Драгунского, по многим суждениям исследователей его творчества (в том числе «настоящих» поэтов), звучит нередко как лирический стих.

«Трилогия» Драгунского — о том, как прекрасно, солнечно, но и как хрупко Детство. О том, что оно нуждается в постоянной защите честных людей всего мира.

В чем же она, эта хрупкость, неустойчивость Детства? И в том, что сами дети беззащитны и более ранимы, чем взрослые. И в том, что лучшие детские свойства: искренность, бескомпромиссность, жажда справедливости — легко разрушаемы; взрослея, многие из нас утрачивают эти прекрасные качества.

Уже в «Денискиных рассказах» это ощущение красоты, но и хрупкости Детства возникает в образе Девочки на шаре. Драгунский вспоминал: юные читатели очень просили его сделать так, чтобы Дениска вновь повстречался с этой Девочкой и чтобы на сей раз встреча оказалась счастливой… Добрый писатель пообещал им «устроить это дело», но не успел. То есть не успел организовать ее встречу именно с Дениской. Однако «старшим братьям» Дениски — главным героям и рассказчикам повестей Драгунского — повезло больше: они четырежды встречают на своем пути… нет, не саму Девочку на шаре — Танечку Воронцову, но очень похожих на нее женщин. Столь же похожих, как сам Дениска похож на Митю Королева или Николая Ветрова. Впрочем, счастливыми эти встречи не назовешь. Как Синяя Птица из сказки Метерлинка, Девочка на шаре всякий раз ускользает от героя. Причем в двух случаях она ускользает от него навсегда…

Сейчас я не могу говорить об этом подробно, желающим проверить этот вывод придется самим заглянуть в повести Драгунского и согласиться или не согласиться со мной. Скажу лишь о четвертом, и последнем, воплощении этого образа — воздушной гимнастке Ирине Раскатовой из повести «Сегодня и ежедневно».

Итак, опять цирковая артистка — молодая, красивая, смелая… И вновь рассказ от первого лица. И пусть рассказчик теперь человек солидный — известный клоун Николай Ветров, но в нем сохранилось немало и детского. И прежде всего искренность, презрение к компромиссу, готовность немедленно броситься на защиту справедливости.

В повести есть примечательный эпизод: один из работников цирка, срывая злость на уставшем маленьком акробате, бьет его. Видя это, Ветров хочет вмешаться («За это я могу убить», — откровенно признается он). Но его опережает женщина. «Раз, бац! Вольдемаров получил две классические, не цирковые, нет, а самые настоящие, жизненные оплеухи». Это и была Ирина Раскатова…

Ребенок еще и тем отличается от взрослого, что в подобных случаях сразу бросается в драку, а не прикидывает сперва, стоит ли вмешиваться. Ветров и Ирина одновременно и одинаково реагируют на безобразную сцену, и тут выясняется, что души у них родственные, детские.

Так вот она кто, эта таинственная, всегда исчезающая Девочка на шаре! (Я сейчас уже не об Ирине Раскатовой говорю, а вообще об этом образе, вновь и вновь возникающем в воображении Драгунского.) Она как бы женская параллель к Дениске — талантливый, незаурядный ребенок в женском облике. Еще одно воплощение Детства.

Только сам Дениска воплощает поэзию и энергию Детства, а девочка — его красоту и в то же время хрупкость, неустойчивость, слабость, вызывая постоянное желание защитить и спасти. Во время выступления Танечки Воронцовой Дениске в какой-то момент показалось, что она упадет и разобьется о барьер, и он уже бросился, «чтоб ее подхватить и спасти». Подобное чувство возникает и у Ветрова. Сначала в первые минуты знакомства с Ириной, когда он, будто предчувствуя ее трагическую судьбу, вызывается работать в ее смертельно опасном аттракционе. «Зачем?» — удивляется она. «Чтобы защитить вас…» И второй раз возникает оно, когда, уже не в силах помочь, Ветров, как в замедленной съемке, наблюдает ее роковое падение из-под купола цирка…

Ветров относился к Ирине, как Дениска к Девочке на шаре, — восторженно и влюбленно. Можно себе представить, что пережил он в минуту ее гибели и в минуты ее похорон. А тут еще надо выступать, веселить публику… И как не случайно, что силы для этого ему дает ребенок, один из его завтрашних зрителей.

«…Здесь, на ступеньках цирка, впервые за эти дни что-то сотряслось во мне, и я облился слезами. Я отвернулся к стене от людей и постоял так недолго. Кто-то дернул меня за руку. Это был мальчишка лет семи, в смешном картузе козырьком набок. У него были круглые блестящие глаза. Зубов не было.

— Дяденька, — сказал мальчишка, — это на когда билет?

Я посмотрел на его билет и сказал:

— Это на завтра билет. На утренник. В двенадцать часов начало.

Он сказал:

— Я приду. А клоун будет?

Ах, вот оно что. Вы собрались на утренник, товарищ в кепке с козырьком набок? И вы, конечно, хотите увидеть тигра и Клоуна. Клоуна! Обязательно Клоуна!!! Ну что же, раз так — я приду вовремя. Не беспокойся, не опоздаю. Можешь на меня вполне положиться».

Образ клоуна для Драгунского автобиографичен: он ведь сам, как мы помним, какое-то время работал клоуном. Хотя и не успел прославиться на цирковой арене. А однажды он и прямо признался: «Я был бы клоуном, если бы не стал писателем».

Как его герой Николай Ветров, Драгунский умел весело и заразительно смеяться; умел и других смешить. Как Николай Ветров, он знал цену своему искусству. За его смехом бездна серьезного, порою просто трагического.

Даже в самых смешных, самых беспечных его рассказах при внимательном чтении можно расслышать настойчивое напоминание людям, что надо не только дорожить и любоваться Детством, но и защищать его. Сегодня и ежедневно.

Большой и страстный монолог Ветрова, который он произносит в споре с «сочувствующими» ему обывателями, — это и монолог самого Драгунского, его кредо как писателя, работающего для детей: «У меня нет собственных детей. Но все дети мира — они мои. Я не знаю, что мне сделать, чтобы спасти детей… У них есть враги, это чудовищно, но это так. Но у них есть и друзья, и я один из них. И я должен ежедневно доставлять радость детям. Смех — это радость. Я даю его двумя руками. Карманы моих клоунских штанов набиты смехом. Я выхожу на утренник, я иду в манеж, как идут на пост. Ни одного дня без работы для детей. Ни одного ребенка без радости, это понимаю не только я. Слушайте, люди, кто чем может, заслоняйте детей. Спешите приносить детям радость, друзья мои, спешите работать на утренниках!»