Борис Смиренский - Перо и маска

Когда Дуров отбывал ссылку в Омске, друг Пушкина, декабрист И. И. Пущин, осужденный как «государственный преступник первого разряда», находился в ссылке в Ялуторовске Тобольской губернии.

Среди дошедших до нас писем Пущина из Ялуторовска к близкому другу и будущей жене Н. Д. Фонвизиной есть одно примечательное — от 24 мая 1856 года, которое хранится в Рукописном отделе Государственной библиотеки СССР имени Ленина.

Переписав своей рукой большое стихотворение, в конце письма Пущин добавил: «Давно переписаны для тебя, друг мой заветный, эти стихи. Может быть, ты уже их имеешь, но я на том же листке начинаю тебе сегодня писать. Если не знаешь, кто переложил так хорошо и просто с славянского, знакомого тебе текста, то не скажу: угадывай!»

Н. Д. Фонвизина, конечно, угадала автора стихов, ибо им был не кто иной, как названный племянник ее, С. Дуров, а списанное рукой Пущина стихотворение — то самое, что он нацарапал на переплете книги аббата Ланци.

«Славянский, знакомый тебе текст», о котором пишет Пущин, относится к евангельской притче об Иоанне, «друге мытарям и грешникам».

И все же написанное «государственным преступником» стихотворение долго не могло увидеть света. Оно было напечатано только через четверть века за границей, в том же сборнике «Лютня», где опубликовано и стихотворение «Родина», о чем говорилось выше.

Через несколько лет стихотворение появилось и в России. Оно было опубликовано в журнале «Русская старина» за 1881 год и позднее в других изданиях.

Однако во всех публикациях стихотворение содержало пятьдесят две строки. В вышедшем в 1957 году в «Библиотеке поэта» сборнике «Поэты-петрашевцы» среди стихотворений С. Дурова приводится и это, тоже в объеме пятидесяти двух строк. А между тем стихотворение имеет семьдесят шесть строк, как это видно из письма Пущина. Кроме некоторых разночтений оно содержит шесть неизвестных строф, в которых Дуров «переложил» со славянского еще одну легенду, рассказанную апостолом Иоанном, — о грешнице.

И далее, после сетований о том, что «наши жесткие умы еще далеки обновленья», поэт мечтает о грядущем веке, когда, «тщетно жизни не губя», человек пойдет свободной дорогой.

Будучи сам «другом мытарям», С. Дуров использовал славянские притчи для разоблачения богачей и «фарисеев», подобно последователям утопического социалиста Фурье, использовавшим в своих проповедях евангельские тексты.

Так книга аббата Ланци по истории живописи в Италии донесла до нас стихи гонимого царским правительством революционного поэта России и записки крупнейшего писателя Франции.

В начале сороковых годов XIX века в тифлисском уездном училище преподавал персидский язык вольнодумный учитель Мирза-Шафи, азербайджанский поэт из Ганджи. Его по имени отца называли Садых-оглы, а правильная фамилия поэта была Вазех. Он писал стихотворения — газели, в которых разоблачал персидских деспотов-шахов и призывал к борьбе за свободу. Поэт организовал «кружок мудрости», где осуждался произвол правящих классов и раздавались голоса против религии.

В описываемое время в Тифлисе появился немецкий переводчик и поэт Фридрих Боденштедт, служивший гувернером у сыновей князя Голицына. Очутившись в экзотической восточной обстановке, он берет уроки местных языков у Мирзы-Шафи. Попутно он интересуется его творчеством и даже переводит стихи на немецкий язык. Предприимчивый немец использует свое путешествие на Кавказ для литературной сенсации. В 1850 году он выпускает свои записки под громким названием «Тысяча и один день на Востоке» и включает в них стихи Мирзы-Шафи в своем переводе.

Книга имеет успех. В следующем году нерастерявшийся переводчик выпускает «Песни Мирзы-Шафи» отдельным изданием. И вот начинается победное шествие книги по всему свету.

В 1880 году в Москве вышел томик «Песни Мирзы-Шафи» с прологом Фридриха Боденштедта в переводе Н. И. Эйферта. В предисловии переводчик писал: «Никогда бы я не решился отдать на суд публики свой труд, конечно, несовершенный, если бы сам г. Боденштедт не одобрил его в лестных для меня выражениях».

В этом и заключалась монополия, установленная Боденштедтом на стихи Мирзы-Шафи. Стихи были переведены им на немецкий язык, а кто хотел — мог их переводить на другие языки.

На книге переводчик сделал посвящение другу, тоже немцу:

Переводы были плохие, да иного и ожидать было нельзя — сначала их перевели на немецкий, а потом переводили с немецкого на русский!

Но все же Н. Эйферт поступил честно — он не присваивал переведенные им стихи, а прямо заявлял, что он — певец чужих произведений. Боденштедт же поступил иначе.

Когда в Лейпциге вышло пятидесятое издание «Песен» (1887), Боденштедт напечатал работу «Из наследства Мирзы-Шафи». В этой книге он разъяснил, что хотя Мирза-Шафи в действительности и существовал, но поэтом никогда не был, а все стихи в сборнике являются личным творчеством самого Боденштедта.

Хорошо, спросим мы, а почему же раньше эти произведения печатались как стихи Мирзы-Шафи? На это Боденштедт отвечал, что он будто бы мистифицировал читателей (почти тридцать лет!), а сейчас решил разоблачить себя. Германская пресса поддержала его, и таким образом тифлисский гувернер превратился в «тюрка из Ганновера», как любовно стали называть его.

Книгу переводили на все языки, в частности на русский — поэт-революционер М. И. Михайлов, П. К. Якубович-Мельшин, А К. Шеллер-Михайлов. Ознакомившись с русским переводом книги, Л. Н. Толстой высоко оценил ее.

Книга выдержала до трехсот изданий, тираж ее превысил два миллиона экземпляров. Да и правда, стихи Мирзы-Шафи великолепны! Вот только одно стихотворение (в переводе Н. Гребнева) о том, как шахская власть преследовала поэта за правду: