Юрген Вольф - Литературный мастер-класс

Для Хемингуэя творческий тупик был связан с депрессией. Вот как он описывал один случай:

Я усердно работаю. У меня был период очень мрачного настроения, когда я сначала не мог писать, а потом и спать — недели три подряд. Я вставал около двух часов ночи и шел работать в маленький домик до рассвета, потому что, когда вы пишете книгу и не можете спать, по ночам мозг фонтанирует идеями, книга укладывается в голове, а наутро все уходит и наступает разочарование. Но в итоге я решил, что надо заняться упражнениями, так что я стал выходить на лодке в любую погоду, и сейчас со мной все в порядке. Лучше писать меньше, но делать больше упражнений, чем строчить без перерыва, так что чувствуешь себя ненормальным. У меня раньше никогда не было старой доброй меланхолии, и я рад, что перенес ее приступ: теперь я понимаю, через что проходят другие. Это помогло мне примириться с тем, что случилось с моим отцом.

Отец Хемингуэя покончил жизнь самоубийством в 1928 году, а Хемингуэю предстояло сделать это в 1961-м.

Депрессия была препятствием и для Элвина Уайта, но в его случае она скорее отсрочивала работу, чем останавливала ее:

Мысль о том, что нужно писать, нависает надо мною безобразной тучей, вгоняя в тревогу и депрессию, как перед летней бурей, так что после завтрака я отдыхаю, ухожу из дома, часто в каком-то непонятном и необъяснимом направлении: в ближайший зоопарк, на почту за конвертами с марками… Моя профессиональная деятельность — это долгие и бесстыдные попытки убежать. Дома мешает абсолютно все, на работе я никогда и не бываю… Но я все равно пишу. Меня не останавливает даже лежание с закрытыми глазами, даже семья и чрезмерная озабоченность проблемами.

ЭЛВИН БРУКС УАЙТ (1899–1985)

Уайт написал «Паутину Шарлотты», «Стюарта Литтла» и «Голос лебедя-трубача». Грамматическим справочником, который он написал в соавторстве с Уиль­ямом Странком, широко пользуются в школах и университетах США.

Если вас охватила серьезная депрессия, важно получить помощь. Я сам пережил клиническую депрессию и знаю, что дело не в том, чтобы «взбодриться» или «взять себя в руки», что будут предлагать вам с наилучшими намерениями друзья и родственники. Это заболевание, которое требует медицинского лечения.

Андре Жид рекомендовал:

Разумнее всего не слишком беспокоиться по поводу периодов творческого бесплодия. Они помогают теме вылежаться и впускают в сюжет реальность повседневной жизни.

Шелли Джексон предполагает, что творческие тупики — вполне нормальная часть процесса создания произведения:

Я сидела над неоконченным черновиком несколько лет, пока не заподозрила, и притом справедливо, что просто не знала, как его закончить. Когда я снова вернулась к нему, я все равно этого не знала, однако продолжила и в итоге дописала книгу. Если бы кто-то сразу сказал мне, что я никогда не пойму, как писать романы, я бы сразу продолжала, невзирая на почти полное смятение и сомнения, а дописав черновик, оценила бы написанное и стала бы улучшать книгу.

Родди Дойл — еще один романист с довольно беспечным подходом к работе:

По-моему, у меня никогда не было творческого кризиса. Если роман движется медленно или крайне неудовлетворительно, я переключаюсь на другую книгу, чтобы вернуться к проблемному месту позже. Я спокойно пишу ерунду с полным пониманием того, что это ерунда и я потом все исправлю. Часто приходится написать шесть плохих предложений, прежде чем удается дойти до хорошего седьмого. Но ведь сначала нужно написать эти шесть, понять, что они плохие, и догадаться, что седьмое — это то, что нужно. Так что даже неудачные дни полезны.

Временным творческим тупиком сопровождалась работа Элис Манро над всеми ее книгами:

Бывало, что я писала и думала, что очень продвинулась — написала больше страниц, чем обычно. На следующий день я встаю и понимаю, что больше не хочу работать над этой вещью. Когда мне настолько неохота продолжать, что приходится себя принуждать, я обычно знаю, что что-то идет не так, как надо. Примерно в трех четвертях случаев у меня было так, что я довольно рано ощущала желание бросить этот рассказ. День или два я провожу в тяжелой депрессии, бесцельно слоняясь вокруг, и думаю, не написать ли что-нибудь другое. Все как в любовном романе: разочарованная и несчастная, ты начинаешь встречаться с новым парнем, который тебе вовсе не нравится, но этого ты пока еще не поняла. Потом вдруг появляется новая идея в оставленном было рассказе: надо посмотреть, подойдет ли она, — но только после того, как я скажу себе: «Нет, здесь все плохо, забудь об этом».

Подобные сомнения относительно его рассказов были у Чехова. Он сравнивал их с еще не написанными:

У меня в голове томятся сюжеты для пяти повестей и двух романов. Один из романов задуман уже давно, так что некоторые из действующих лиц уже устарели, не успев быть написаны. В голове у меня целая армия людей, просящихся наружу и ждущих команды. Все, что я писал до сих пор, ерунда в сравнении с тем, что я хотел бы написать и что писал бы с восторгом… Мне не нравится, что я имею успех; те сюжеты, которые сидят в голове, досадливо ревнуют к уже написанному; обидно, что чепуха уже сделана, а хорошее валяется в складе, как книжный хлам.

У писателей есть несколько вариантов для практического решения этих вопросов.

Пол Остер считает, что творческий тупик может быть признаком того, что стоит рассмотреть более значительные проблемы:

Нужно величайшее терпение. После многих недель печали и месяцев страдания я открыл для себя, что если писатель зашел в тупик, то обычно это значит, что он не понимает, что, собственно, хочет сказать. Нужно вернуться назад и внимательно рассмотреть свои мотивы, намерения и цели, которых вы намерены достичь. Но главное — не принуждать себя писать дальше только для того, чтобы исписать словами последние листы.

Если сложность в том, что у вас нет идеи для следующей книги, попробуйте метод, который применял Филип Рот. Он рассказывал радиостанции NPR, как ему пришел в голову сюжет романа «Немезида» об эпидемии полиомиелита:

Я начал [писать] , как часто делаю: [записывал] в желтом блокноте на линованной бумаге все исторические события, свидетелем которых я был и которые я еще не отразил в своих книгах. Когда я дошел до полиомиелита, это стало для меня откровением. Я никогда не думал, что это может стать темой книги. Потом я вспомнил, как он ужасен, смертелен, и подумал: «Хорошо, попробуй написать книгу о полиомиелите…» Я хотел понять: смогу ли я изобразить то, насколько мы все его боялись?