Анатолий Котов - Статьи о русских писателях

На этом запись и обрывается, но читатель, усвоивший литературную манеру Короленко, уже представляет себе возможную композицию этого неоконченного произведения.

Записные книжки знакомят нас с одним из вариантов наиболее известного рассказа В. Г. Короленко «Сон Макара». Как известно, этот рассказ кончается примирением разгневанного Макара с добродушным Тойоном и «божьими работниками». Макар, как известно, за «таинственными гранями» находит впервые справедливость и попадает после «бедной своей жизни» в то особенное положение, которое возможно было только в иллюзии.

Совсем иначе выглядит вариант из записной книжки.

Здесь прежде всего усилена ярость Макара против тех, кто был ответствен за его скверную жизнь. Соответствующее место рассказа, посвященное описанию гнева Макара, в записных книжках дополнено следующими строками: «…и он стал засучивать рукава, готовясь вступить в драку… Он знал, что при этом ему страшно достанется, но даже в этом находил какую–то жестокую отраду: если так, — пусть же его бьют… Пусть бьют его насмерть, потому что и он будет бить… тоже насмерть». Больше того: в рассказе Макар остается в положении смиренного праведника, нашедшего истинную и вечную правду, в записных книжках Короленко возвращает Макара к действительности. Макара будит «его старуха», встревоженная слезами, которые он умиленно лил вместе со всеми присутствующими на небесном судилище. Макар проснулся, увидел черные стены своей избы, что склонились над ним, «как стенки гроба», и понял, что плачет, но «это были горькие слезы о том, что он жив, что он не умер действительно». Очевидно, что в рассказе по сравнению с этим поздним вариантом [2] Сам Короленко датирует рассказ 1883 годом, указанный вариант был записан в записной книжке за 1884 год. смягчена резкость тона и сохранена надежда на возможность перед лицом «вечной правды» миролюбивого разрешения вопроса о социальном неравенстве. В записной книжке Короленко решительно разбивает собственную иллюзию и, по существу, возвращается к действительности, оставаясь верным тому реальному представлению о своем Макаре, в силу которого этот образ с особенным успехом был изображен именно в первой, большей части рассказа. Вот почему нельзя согласиться с предисловием к «Записным книжкам», которое тот факт, что Короленко отдал преимущество более умеренному варианту рассказа, расценивает только как «художественный такт» и вовсе не отмечает в варианте записной книжки проявления того революционного размаха, который сопутствовал короленковскому реализму и который Короленко постоянно сам «сдерживал» во имя им самим осмеянной «благонамеренной идеалистически–народнической лжи».

Само собой разумеется, что не все, что попадало в записную книжку, использовалось писателем в произведениях. Весь «натуральный материал» проходил сквозь призму творческой инициативы писателя и только в его законченных вещах объединялся в художественно–цельные организмы. Уже в очерках «Голодный год», написанных по фактическим материалам, которые предварительно были занесены в записную книжку, Короленко меняет объем и последовательность изложения и переделывает разрозненные заметки записной книжки в связное повествование о лукояновских событиях. Но чаще Короленко меняет не только границы содержания. Характерные и чрезвычайно яркие сибирские эпизоды, записанные писателем во время ссылки, только в рассказах о Сибири действительно оживают, но, как правило, они предстают в них в иной комбинации и с иной идеей.

Содержание рассказа «Черкес», появившегося в печати в 1892 году, излагает событие, описанное в записной книжке за 1884 год. Основной эпизод — встреча со спиртоносом–черкесом, которого пытаются ограбить сопровождающие Короленко жандармы, — в рассказе остается неизменным. Но в записной книжке вовсе не раскрыты образы сопровождавших писателя жандармов. О них просто сказано, что они смотрели на черкеса взглядом «цепной собаки, рассчитывающей — не коротка ли цепь, чтобы кинуться на добычу?». В рассказе эти «военные люди», особенно один из них, выведены достаточно полно. Целый ряд обстоятельств добавлен, и образ хищника, строящего планы на той практической мысли, что «народ у нас к вину наважен», получает резкую выразительность и определенность. Уточняется и образ самого «черкеса»: рассказ доводит до предела стихийную силу «черкеса», тогда как в записной книжке только читатель рассказа получает возможность сравнить трусливого и низменного человека правопорядка со свободным «хищником», чей «дикий крик» «носится в воздухе над печальной и дикой страной».

Особенно интересна история создания рассказа «Мороз». Основное обстоятельство, из которого возник сюжет этого рассказа, было записано писателем в 1884 году. Возвращаясь из ссылки, Короленко в лесу между двумя станциями увидел замерзающего человека. Он «увечный», как сообщает о нем ямщик, а идти ему «не менее 1000 верст». «Мы давно уже уехали, — добавляет Короленко, — но перед моими глазами все еще мерещилась между стволами синяя струйка дыма и эта темная фигура обреченного на скорую гибель человека… Так гибнет на морозе отсталая обессиленная птица, тоскливо следящая взорами за свободным полетом своих вольных товарищей».

В 1901 году в «Русском богатстве» Короленко опубликовал рассказ «Мороз». В рассказе излагался этот эпизод, но с совершенно неожиданным смыслом. Соответственно замыслу, в рассказ было введено много нового материала и героем был сделан человек, которого вовсе не было в первоначальных записях. Этот герой тоже видит замерзающего поселенца, но проезжает мимо него в страшный мороз (в записной книжке мороз только ожидается), когда «замерзают» человеческие чувства, а совесть вовсе превращается в ледяшку. В эти минуты поселенец и был предоставлен самому себе. Но стоило герою, мечтателю и романтику, приехать на станцию, как совесть оттаяла и человек особенно остро ощутил свое преступление. Смысл этого рассказа — в болезненном реагировании на возможность утери человеколюбия, горячий протест против «замерзнувшей совести». Именно эта идея и объединила разрозненные записи и отдельный эпизод через шестнадцать лет после записи его писателем превратила в художественно законченное произведение.

В таком отношении к записным книжкам (и дневникам) писателя стоит большинство произведений Короленко. Умея хорошо наблюдать и со слуха записывать, Короленко тем не менее подолгу работал над своими вещами и всегда мог идейно–художественным требованиям подчинять хроникальную и фактическую точность «натурального материала». Тем не менее и сам «натуральный материал», собранный писателем в действительности и занесенный в его записные книжки, был настолько значителен, что оставался действенным и при формировании этого материала в художественное произведение и постоянно предостерегал писателя от «народнической лжи». «Что писать? Лгать не хочу и не могу», — замечает Короленко в дневнике за 1897 год, когда слишком очевидно стало для него противоречие между «народническими книгами» и «натуральным материалом» самой действительности.