Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Так вот — в 1901 г. первая пьеса «Дети Ванюшина» была написана. Драматургу было 33 года — возраст Христа. Но разве не так и рождается «большая литература»?! Знаком уважения к труду и таланту стало сближение и дружба драматурга с Чеховым, Горьким, Телешовым и другими, которые, как пишут, бывали и здесь, и в Ялте, куда Найденов, «заработав» туберкулез, переедет как раз из этого дома.

Сцена из спектакля по пьесе С. А. Найдёнова «Дети Ванюшина»

А в этом здании останется жить до 1915 г. другой наниматель квартир — языковед, философ, публицист князь Николай Сергеевич Трубецкой.

36. Афанасьевский Бол. пер., 41(с.), — Ж. — с 1914 по 1921 г. — поэт, критик, литературовед, историк литературы, москвовед Николай Сергеевич Ашукини его первая жена — будущий главный библиограф Института Маркса-Энгельса-Ленина — Ольга Дмитриевна Наумова.

Судьба Ашукина — один из самых ярких примеров «востребованности» писателя в литературе. Ныне он известен широкому читателю исключительно благодаря своему собранию цитат, сборнику литературных высказываний «Крылатые слова» (1956). А ведь он — и в этом, кстати, доме — издал еще в 1914 г. первый сборник стихов «Осенний цветник», за который сразу же получил престижную премию им. С. Я. Надсона. Здесь писал повести, книги о Пушкине («Живой Пушкин», 1926), Грибоедове, составил летопись жизни и творчества Николая Некрасова и издал несколько книг о литературной Москве. Видимо, про жизнь в этом доме попали подробности быта в его стихи: «В уюте кельи тихой вечерами // Опять зовет к себе забытый труд; // Бумаги, книги старыми друзьями // Глядят. Дороже и милей уют… // Как весело потрескивают печи, // Встречая голос зазвеневших вьюг, // И мы ведем с тобою, милый друг, // За чаем нескончаемые речи…» Возможно, эти стихи читал хозяин дома, когда его посещали здесь Бальмонт, Брюсов, Вересаев, Белоусов и (предположительно) Александр Блок.

В этом же доме, кроме того, жил в 1910–20-е гг. врач-педиатр Василий Яковлевич Гольди его жена — скульптор, поэтесса и мемуаристка — Людмила Васильевна Гольд, близкие друзья Вяч. И. Иванова. Здесь устраивались литературно-художественные вечера. Б. — М. И. Цветаева, Е. Л. Ланн, М. О. Гершензон, скульптор С. Т. Конёнков (автор портрета Л. В. Гольд в мраморе) и многие другие. Именно В. Я. Гольд способствовал помещению Вяч. И. Иванова и М. О. Гершензона в «Здравницу работников науки и литературы», где и возникла знаменитая «Переписка из двух углов» ( 3-й Неопалимовский пер., 5— 7).

Наконец, в этом же доме, после четырех арестов с отбытием наказания в Соловецком лагере, с 1939 по 1956 г., жил в коммунальной квартире 1-го этажа литературовед, историк, краевед, мемуарист, автор книги «Душа Петербурга» Николай Павлович Анциферови его жена — Софья Александровна Гарелина.

Сюда Анциферов писал жене об этапе в Сибирь: «Ехали мы 46 дней в теплушке, не приспособленной для сибирских холодов. Для спанья чередовались… Мне не верилось, что я смогу пережить этот этап… Как я был одет, ты знаешь, в чем я ушел из дому…»

Потом, в воспоминаниях, напишет страшнее. «Угольная пыль, которой нас снабдили, не могла нагреть теплушку, с ее щелями при суровых сибирских морозах января!.. Когда нас подтапливали, стены начинали покрываться белой шерстью инея. Ближе к полу он становился гнусно желтым от мочи. Воды не хватало, и мои спутники не брезговали со стен отламывать золотистые сосульки, растапливать их и пить… Нижние нары уже все сожжены… Если этап еще продлится долго, нам всем конец. Из теплушки уже 5 человек умерло. У меня жар и болит горло. Плохо дело… Меня освободит смерть…

И все же… Станция неведомо где. В замерзшем окне дыханием делаю дырку. Смотрю на мир Божий. Сопка. На нее взбираются ели — белые от инея, тянутся к небу. А небо синее, даже не синее, а лиловое… и чудится мне, от этих сверкающих белизной елей, от этой лиловато-густой лазури льется музыка. Мне слышится песня Сольвейг: Спи! Усни, милый мой! // Буду сон охранять сладкий твой, // Сольвейг!»

В этом доме у Анциферова в разное время бывали: А. А. Ахматова, К. И. Чуковский, А. Ф. Лосев, Б. В. Томашевский, пианистка М. В. Юдина, Б. Ш. Окуджава, журналистка Ф. А. Вигдорова и многие другие.

37. Баррикадная ул., 2(с.), — дом генерала Глебова, затем Главная аптека, позже Александровский мещанский институт (1790-е гг., перестроен в 1823 г. — арх. отец и сын И. Д. и Д. И. Жилярди), а с 1811 г. — «Вдовий дом» — богадельня, пансион для вдов и сирот военных и чиновников. Ж. — с 1874 по 1877 г. пансионеркой дома — Любовь Алексеевна Куприна(урожд. Кулунчакова) с малолетним сыном — будущим писателем Александром Ивановичем Куприным. Жил здесь Куприн с четырех до семи лет, но позже свое существование в этом доме опишет в рассказах «Святая ложь» и «Река жизни».

«Неслышным шагом проходит он сквозь ряды огромных сводчатых палат, стены которых выкрашены спокойной зеленой краской, мимо белоснежных постелей со взбитыми перинами и горами подушек, мимо старушек, которые с любопытством провожают его взглядами поверх очков. Знакомые с младенчества запахи, — запах травы пачули, мятного куренья, воска и мастики от паркета и еще какой-то странный, неопределенный, цвелый запах чистой, опрятной старости, запах земли… Вот, наконец, палата, где живет его мать. Шесть высоченных постелей обращены головами к стенам, ногами внутрь, и около каждой кровати — казенный шкафчик, украшенный старыми портретами в рамках, оклеенных ракушками. В центре комнаты с потолка низко опущена на блоке огромная лампа, освещающая стол, за которым три старушки играют в нескончаемый преферанс, а две другие тут же вяжут какое-то вязанье и изредка вмешиваются со страстью в разбор сделанной игры…»

Маленький Саша боготворил мать, но и побаивался. Она была для него «верховным существом». Но пишут, что, уходя отсюда по делам (в какой сводчатой палате это было — неизвестно), она привязывала сына за нитку к кровати, и он, смирив свой непоседливый нрав, терпеливо дожидался ее. Потом в рассказе «Река жизни» напишет про мать героя, так похожего на него: «Это она была причиной того, что вся моя душа загажена, развращена подлой трусостью. Она рано овдовела, и мои первые детские впечатления неразрывны со скитаньем по чужим домам, клянченьем, подобострастными улыбками, мелкими, но нестерпимыми обидами, угодливостью, попрошайничеством, слезливыми, жалкими гримасами, с этими подлыми уменьшительными словами: кусочек, капелька, чашечка чайку… И сама мать, чтобы рассмешить благодетелей, приставляла себе к носу свой старый, трепаный кожаный портсигар, перегнув его вдвое, и говорила: „А вот нос моего сыночка…“ Я проклинаю свою мать…» Куприн, надо сказать, решится даже прочесть этот рассказ матери, выкинув лишь последнюю фразу. Но у нее, как напишет, вдруг «затряслась голова, она поднялась из кресла и вышла…» Правда, добавит, сердилась недолго…