Григорий Свирский - На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

Василий Шукшин умер сорока пяти лет от роду.

В свете сказанного здесь о деревенской прозе читатель, думаю, сам отыщет место деревенского владимирского парня, впоследствии уже не парня, а гладкого сытого мужчины, который любил расхаживать в домах творчества в огромных валенках и деревенской шубе, в стиле а ля рюс, нарочито окающего: мол, деревенский я, был им и останусь… Сам отыщет место Владимира Солоухина. Памятники старины волновали этого бесспорно талантливого человека, памятники, погибающие и в его родном владимирском селе. А об односельчанах он говорит чаще всего мимоходом. И в стихах, и в прозе, и в жизни.

Не хочу судить, от специфики ли это дарования или — от бессердечия, во всяком случае, от недостатка чувства…

Так или иначе, беды его владимирской деревни, годами полуголодной, раздетой, обездоленной не менее вологодской, не стали в его творчестве мотивом определяющим. [3] Определяющим, с годами, стало, увы, совсем иное. Когда выходило в свет в 1979 году «На Лобном месте», не ведал я еще, время не пришло ведать, что В. Солоухин, начав с защиты памятников, с попыток заменить казенное обращение «товарищ» исконно русским «сударь» или демонстрации своего «знаменитого» клдца с «печаткой» из царской монеты с обликом Николая 11, начав с «бунта на коленях», воплотит в своей предсмертной «исповеди» зловещую эволюцию целой плеяды юных искателей истины. «Истинно русских», как они демонстративно, при любом споре, называли себя. «Исповеди»… во славу Гитлера и гитлеризма, которые были, оказывается, естественной «реакцией на разгул еврейской экспансии… последней судорогой человечества, осознавшего, что его пожирают черви», сиречь евреи. «А теперь уже поздно, — с тоской завершил свою исповедь Владимир Солоухин, так и не дождавшийся полного истребления еврейства, — теперь уже — рак крови.»

Появились ныне и другие «радетели деревни» помоложе, усиленно поддерживаемые ЦК комсомола, — фирсовы, лысцовы, декламирующие со всех трибун вот это «исконно-крестьянское», чуевское:

Потому, думаю, так важен ныне этот вдумчивый отбор талантливых имен, представляющих подлинную литературу России, в данном случае подлинную крестьянскую прозу. Славных имен Александра Яшина и Владимира Тендрякова, о которых говорили ранее, Бориса Можаева, Федора Абрамова, Василия Шукшина и следующих за ними печальников русской деревни, живущих ее болью, ее нуждой, ее заботами.

Замечу кстати: самые талантливые писатели-«деревенщики» Владимир Тендряков, Александр Яшин, Борис Можаев, Федор Абрамов были начисто лишены ксенофобии.

Именно эти писатели развили и углубили борозду первопроходца И. Бабеля, борозды Овечкина, Троепольского, Дороша…

И Овечкин, и Троепольский, и Дорош делали все, что могли, порой даже то, что было им не под силу, это и вызвало самоубийство Овечкина и раннюю смерть Дороша.

Смена оказалась достойной их и — более талантливой.

Россия талантами не оскудевает. Как и палачами.

Литература крестьянской беды подверглась такому же разгрому, как и сама деревня.

Самая крупная потеря современной «деревенской прозы» — Исаак Бабель, которого заставили замолчать, а затем подло, по доносу, убили.

Имени доносчика не знал никто. Почти тридцать лет. Лишь Константин Паустовский повторял, где только мог, свое присловье о Каине-Никулине.

Писатели и верили, и не верили, легко ль обвинить собрата по перу в убийстве?

Когда вышла повесть молодого писателя Ю. Бондарева «Тишина», престарелый Лев Никулин тут же отозвался на нее многостраничным доносом в ЦК и КГБ, и это письмо (время было такое, антисталинское!) показали Юрию Бондареву.

Тогда уж не осталось никаких сомнений. При появлении величественного Льва Никулина все немедля переходили на проблемы спорта или гастрономии. Когда тот опубликовал свой очередной роман под патриотическим названием «России верные сыны», по Союзу писателей загуляли строчки:

Однако, как показало время, подметная «никулиана» была лишь удобным поводом для расправы над Исааком Бабелем. Не в заграничных «связях» дело. Не в его дружбе с маршалом Тухачевским: с ним дружили многие писатели.

…Бабель и Шолохов на одной земле существовать не могли. Существуй в литературе тридцатых годов «Великая Криница», невозможно было б даже появление фальшивок типа «Поднятой целины» Шолохова. Одна лишь глава «Колывушка» из «Великой Криницы» перечеркнула бы шолоховские и другие подделки, в которых ерничали бесчисленные Щукари, а крестьянство осчастливила историческая работа товарища Сталина «Головокружение от успехов».

Столкнулась подлинная литература и антилитература, поддержанная всей мощью государства, и судьба литературы была предрешена.

…Уничтожение «Великой Криницы» Исаака Бабеля и ее автора открыло зеленую улицу лжецам всех калибров.

И она хлынула грязевым потоком по шолоховскому «удачливому» арыку, всякого рода бабаевщина, изумляя читателей искусством подтасовок и сюжетно-образным стандартом.

И было от чего: доподлинно известно, путь эталонно-лживому «Кавалеру Золотой Звезды» открыла резолюция секретаря ЦК партии Жданова, начертанная на рукописи Бабаевского.

«Уничтожить» Зощенко и Ахматову и одновременно восторженно поддержать Бабаевского — Ждановым нельзя отказать в последовательности.

Вскоре после смерти Сталина и пленума ЦК, установившего, что коров в стране ныне меньше, чем при Николае II, в «Литературной газете» появилась разгромная статья о Бабаевском и бабаевщине, певших колхозное изобилие. Отбросив газету с этой статьей, Бабаевский процедил зловеще: «Кровавыми слезами ответят за это. Меня — вот увидите! — снова будут издавать. В обложках с золотым обрезом».

Это было в журнале «Октябрь», на заседании у Федора Панферова, я сам слышал эту тираду.

Каратели верили: нужда в них не уменьшится. Разливанное море шолоховщины и бабаевщины, отрезав правде о деревне все пути, имело значение не только литературное.

Вот что пишет об этом, к примеру, Федор Абрамов в своем очерке «Вокруг да около». Сбежали с поля, помните» бабы-грибницы, не дослушав председателя Анания Егоровича.

«Ананий Егорович в нерешительности закусил нижнюю губу. Догнать, опрокинуть эти проклятые коробья, а самих баб за шиворот и прямо на поле!

Да, лет восемь назад он бы, наверное, так и сделал. Образцы для подражания были и в жизни, и в литературе. В одной из книг, например, рассказывалось, как председатель колхоза ловит строптивых колхозников за деревней, а другой председатель действует еще круче: врывается утром в избу и заливает печь водой. Книги эти в районе взяты были на вооружение. «Вот как надо работать, — наставлял председателей колхозов секретарь райкома, при всяком случае ссылаясь на литературные примеры. — А вы, растяпы, с бабами справиться не можете».