Георгий Адамович - «Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)

Ваш Г. А.

7, rue Frederic Bastiat Paris 8e.

16/VI-56

Дорогой Владимир Сергеевич

Пишу из Парижа, куда прибыл третьего дня. Видел пока только Кантора, а сегодня еду обедать к Гингерам, где будут Бахрах и Червинская: фестиваль с курицей по случаю выхода ее книги [217]. Я здесь до 10 июля, потом надеюсь поехать в Ниццу. Я не люблю метаморфоз и сюрпризов, оттого и программа у меня всегда та же.

Что происходит с «Опытами»? Только прочел статью Вишняка в «Р<���усской> Мысли» с нападками на меня за мою мягкость к Маркову [218]. По существу, Вишняк совершенно прав. Но я не мог написать всего, что я думаю, в статье, о которой меня специально просили как о «помощи журналу» и Иваск, и Мария Самойловна. Помимо всего, мне было неловко и тягостно этот № читать из-за упоминания моего имени чуть ли не на половине общего числа страниц! [219]В чем Вишняк не прав, это в иронии насчет Поплавского. Конечно, отрывок плохой. Но неприличий никаких в нем нет, это все пустяки и лживая стыдливость. Напишите, что Вы обо всем этом думаете. Было бы жаль, если бы брань — неизбежная! — по поводу этого № охладила бы пыл Марии Сам<���ойлов>ны. А Иваск мне писал, что этот № — «самый лучший»! Он очень мил, я его искренне люблю (по письмам), но при крайней субтильности, царя в голове у него все-таки нет! Хоть бы Вы за ним присматривали и давали ему советы. До свидания. Как Вы живете? Отчего давно молчите!

Ваш Г. А.

104, Ladybarn Road Manchester 14

21/Х-56

Cher ami, дорогой Владимир Сергеевич

Знаю, что Вы человек злопамятный и, верно, затаили на меня гнев и обиду за мое молчание! Простите. Честное слово, причин никаких не было (да и быть не могло), кроме «так» — слово, которого не выносила З. Гиппиус [220]. Был «вихрь удовольствий», был мой всегдашний летний маразм и все прочее, — т. е. в сущности ничего. Никому (или почти никому) я не писал, ну а теперь пора взяться за ум. Надеюсь, Вы положите гнев на милость и ответите мне, притом поскорее, дабы я знал, что Вы не сердитесь.

На Ваши высоко-идеологические вопросы отвечать поздно: наверное, Вы забыли, о чем спрашивали. Да и многое изменилось с тех пор в общем положении — и кроме того, скажу по совести, меня все меньше интересует текущая повседневная политика и я все рассеяннее за ней слежу. «Пора о душе думать», правда. На моем веку я больше никаких перемен — т. е. таких, которые отразились бы на моей личной жизни, — не жду. Ну а перед лицом вечности события повседневные превращаются в чепуху. Я не ясно объясняюсь, но Вы поймете. Я не то что «одной ногой в могиле», но одной ногой в неизвестности о вечном общем будущем и поэтому в равнодушии к речи Mr. X и всем подобным. Может быть, это и пройдет, но сейчас это именно так.

Отвечу на вопросы мелкие.

Правда ли, что Червинская возвращается в Россию? И да, и нет. Ей в Париже не на что жить, совсем, вот у нее и явилась эта мысль. Многие поддерживают: Бахрах и др. Но это ее пугает и едва ли она на это решится. Пока я написал Вейнбауму и Полякову с просьбой устроить ей ежемесячное пособие из Лит<���ературного> фонда. Они это иногда делают, в виде исключения. Еще хочу попросить Наталью Влад<���имировну> при случае поддержать это дело. Я ей напишу об этом [221]. Червинская — бледна как cadavre [222], и правда — в нищенстве.

Рейзини. Я его видел в Париже. Богат и роскошен по-прежнему (в первом — кое-какие сомнения), да и мил по-прежнему. Говорит, что все препятствия преодолены и он не сегодня завтра появится в Ваших краях. Насколько это верно — не знаю. Он большой фантазер и хвастун.

Кого я видел или вижу? Из общих друзей — мало кого. Вот, обидел насмерть (будто бы) Веру Ник<���олаевну> Бунину: не зашел к ней в Париже [223]. Знаю это от Алданова, будущего юбиляра. Не забудьте его поздравить к 8 ноября. Кстати, я его часто видел летом в Ницце. Он очень лестно о Вас отзывается, но очень уязвлен тем, что Вы в своей книге, всех наградив комплиментами, обидели Милюкова и Фондаминского. Тут есть доля правды: не соблюдена пропорция, и если какой-нибудь чудак у Вас великий человек, то Милюков — тем более! На днях с удовольствием читал статейку Гуля о Струве [224], книгу которого не читал и не буду. Впрочем, некоторые его замечания о языке Струве — близки к придиркам. У С<���труве>, по-видимому, дурной стиль, но это вовсе не то же, что грамматические ошибки. Ужасна цитата о Вермандуа — Алданове (как о пошляке). Это Струве взял из статьи Ходасевича, которую Алданов тому никогда не простил [225]. Зачем Гуль это опять вспомнил, особенно к юбилею?

Ну, вот — это все дела и суета сует. Я опять в Манчестере, и опять впереди зима и тьма. Где ВЫ работаете и что делаете? Как здоровье и вообще молодая жизнь? Друг мой, не сердитесь на меня и не дуйтесь, а отвечайте подлиннее и поскорее. Общался я в Париже с Цетлиншей: ничего, довольно мило. А для «Опытов» еще ничего не сочинил, но сочиню. Физ [226]мне говорил, что из-за меня Зеньковский ушел из «Опытов» и взял статью о Вас. Это мне очень жаль. Но он не прав: кощунств в моей статье нет (и никогда не будет).

До свидания, шлю всякие чувства.

Ваш Г. Адамович

104, Ladybarn Road Manchester 14

26/I-57

Дорогой Владимир Сергеевич

Лежит у меня на столе Ваше письмо (как водится, без числа!), и я не знаю, ответил я на него? Кто кому писал последний? Это уже не в первый раз, и на всякий случай я, как Магомет с горой, делаю соответствующий жест.

Как Вы живете? Письма Ваши грустные, или, вернее, — хмурые. Отвечать на Ваши мысли о мировых событиях поздно, т. к. Вы едва ли помните, что и о чем писали. Признак одряхления: я ими все меньше интересуюсь — иначе как в плоскости обывательской, т. е. «дайте дожить спокойно». По-моему, все неуклонно и верно идет к катастрофе. Да и чем, кроме катастрофы, ход новой истории мог бы разрешиться? У Алданова есть где-то вопрос, который я запомнил: «будет ли 21-й век?» [227]Крайне сомнительно, и, во всяком случае, нельзя представить себе его содержания. У римлян были варвары, т. е. неизвестность, а у нас даже этого нет. «Tout est bu, tout est mange, plus rien a dire»? [228], как у Верлена. Я завидую людям, которые находят в себе силу верить во Второе Пришествие. Только это было бы разрешением и выходом. Но вернее — ничего нет, ничего не будет, нечего ждать. Нет, я сам себя ловлю на мысли, что пишу по инерции вздор: не может быть, чтобы ничего не было, и, пожалуй, смысл всей истории, всей культуры, всего, именно в том, чтобы не дать этому чему-то погибнуть в ужасах пространства и времени.

Ну, простите — вдруг ни с того ни с сего расфилософствовался. Я часами (каждый вечер) сижу в комнате один, у печки, вот и думаешь о «проклятых вопросах», вместо Венгрии или речи Mr Икса. А в сущности ведь проклятый вопрос один: после печки — что дальше? (По Канту их три: Бог, свобода, бессмертие, — но это все то же самое.) Самый «проклятый» — в смысле мучительности — пожалуй, свобода, т. е. детерминизм.