Валентин Коровин - История русской литературы XIX века. Часть 2: 1840-1860 годы

Страдания Демона по гармонической утопии, его порывы к свободе, его страстный протест против несправедливого бытия, его тревожные искания беспокойного духа, взыскующего истины, не могли осуществиться, потому что гармония достигалась путем своеволия, с помощью зла. Демонизм, как бы он ни был «высок» и «поэтичен», всегда жесток, бессмыслен и разрушителен. Это противоречие неустранимо, и потому индивидуалистический бунт обречен. Но попытка разрешить коллизию мирового масштаба и значения вовсе не бессмысленна: Лермонтов ставил вопросы, стало быть, «учил» и «учился» мыслить. Он побуждал своих героев – прежде всего Григория Александровича Печорина – смело идти по тому же пути.

Почти сразу же после завершения «Демона» и во время работы над «Героем нашего времени» Лермонтов принялся за сочинение «легкой» или «короткой поэмки в сорок песен». Называлась она «Сказка для детей». Завершена она не была: вместо 40 шутливо обещанных песен было написано 27. Почти вся поэма – прерванный, неоконченный рассказ-монолог изображенного на картине или воображенного в уме Мефистофеля (неизвестно, явился ли в его образе сам Сатана или его подручный мелкий бес) о его петербургских впечатлениях, о старинном семействе, выпускающем впервые в свет юную красавицу Нину. Монолог Мефистофеля (или мелкого беса) включен в ироническое повествование от первого лица («я»). Таким образом, композиция поэмы представляет собой «рассказ в рассказе». Все сюжетные линии поэмы едва намечены. От лица повествователя обещано, что в сюжете будет играть определенную роль фантастика, что завязка поэмы – «волшебно-темная», а окончание «не будет без морали». Однако поэма, конечно, не преследовала какой-нибудь «нравоучительно-педагогической» цели, которая исключалась вследствие иронии и насмешки над старинными, в том числе и дидактическими, поэмами. В этом отношении Лермонтов следовал пушкинской традиции, воплощенной в «Домике в Коломне».

В целом «Сказка для детей» – отчасти пародия, отчасти самопародия на поэму «Демон», но вместе с тем поэтическая шутка, не лишенная элементов усвоения и переосмысления демонической темы и романтической стилистики.

Пародийные элементы в «Сказке для детей» очевидны. В начале поэмы повествователь, местами очень близкий автору, рассуждает о жанровой характеристике своей поэмы:

Умчался век эпических поэм,

И повести в стихах пришли в упадок…

Острие этого выпада направлено не столько на авторов древности или средневековья вплоть до XVIII в., сколько на современных поэтов (в том числе и на самого себя: «Демон» имеет, как известно, подзаголовок «Восточная повесть»), также писавших стихотворные повести.

Судя по неоконченному тексту, в поэме «Сказка для детей» намечалось развитие истории юной души, только что вступившей в свет, сочетающей в себе и демонические, и благие черты, судьба которой зависит от случайностей, мотивируемых, однако, мнением и поведением «света». В жанровом отношении здесь можно предполагать сочетание традиций романа из истории души героини времени (своего рода женская ипостась «Евгения Онегина»), шутливо-иронической и даже сатирической поэмы (типа «Сашки»), сниженной демонической поэмы, стихотворной разновидности «светской» повести (типа поэм Баратынского) и плутовского или авантюрного романа в стихах. Решающим в этом сочетании выступает стремление живописать историю души человеческой на фоне «света» в особом – шутливо-ироническом и одновременно причастном к вечности – ключе. В серьезном плане такая задача уже была поставлена и разрешена в прозаическом философско-психологическом романе «Герой нашего времени».

Как известно, роман «Герой нашего времени» [89]состоит из повестей, каждая из которых восходит к особым жанровым разновидностям. Повесть «Бэла» представляет собой смесь очерка и романтической повести о любви «светского» человека к дикарке или дикарки к цивилизованному человеку, напоминая романтическую поэму с перевернутым сюжетом (герой не бежит в чуждую ему социально-культурную среду и не возвращается в родное лоно из чуждого окружения, а, напротив, похищенная дикарка водворяется в жилище цивилизованного человека); повесть «Максим Максимыч» – смешение своего рода «физиологического» очерка (ср. с очерком «Кавказец») с жанром «путешествия». «Журнал [90]Печорина» относится к эпистолярному жанру и является не чем иным, как дневником-исповедью, жанром, близким к повести-исповеди или к роману-исповеди, распространенным во французской литературе («Исповедь» Жан-Жака Руссо, «Исповедь сына века» Альфреда де Мюссе). Однако вместо целостного изложения «Журнал Печорина» распадается на ряд повестей. Из них «Тамань» – смесь романтической поэмы и баллады (столкновение цивилизованного человека с условно-естественными и примитивными по своему общественному развитию людьми, окруженное атмосферой авантюрной таинственности), «Княжна Мери» – светская повесть, «Фаталист» – философская повесть, построенная на материале военного быта.

Разнообразие вошедших в роман повестей с необходимостью ставит проблему повествовательного единства романа. Соединение повестей в единую повествовательную структуру – характерная особенность становления русской реалистической прозы на ее ранних стадиях. Так, Пушкин создает из разных повестей цикл «Повести Белкина», Лермонтов из повестей создает роман, объединенный, с одной стороны, рассказчиком или повествователем-путешественником («Бэла» и «Максим Максимыч»), а с другой, в «Журнале Печорина» – героем-повествователем Печориным, чья личность раскрывается в собственноручных дневниковых записях о себе и своих приключениях. Однако и тогда, когда о Печорине рассказывает другое, постороннее ему лицо, и когда он рассказывает о себе сам, он всюду выступает главным действующим лицом романа. Стало быть, все повести объединены одним сквозным героем – Печориным, участвующим в каждой из них. Он обладает целым рядом отличительных духовных и душевных признаков, восходящих к волновавшему Лермонтова демоническому образу. Спущенный с надземных высот на грешную землю, Демон стал «светским демоном», сохранив многие черты падшего ангела и почти тот же строй чувств. Приобретя несколько странный физический облик и существенно дополнив внутренний мир новыми, в том числе и не свойственными Демону качествами, он начал свою литературную жизнь в ином, чем Демон, социальном и бытовом окружении под именем Григория Александровича Печорина.